игорь не гей, игоря бесит хазин больше, чем кто-либо, того хочется не выебать, а въебать. тут все настолько очевидно. настолько, что когда они въебываются ненароком в другой ракурс, игорь не понимает. игорь думает: да, блять, нет. игорь думает…
игорь со всем возможным старанием не думает о тех снах, что ему снятся.
блять, порно в псих. больнице.

ты псих, игорь.

да блять нахуй.

✘✘✘

(хазин там и оказывается)

(косвенно, метафорически, игорь тоже)

✘✘✘

никто и никогда не говорит, что они начали дрочить друг на друга еще раньше, чем на сергея. но почему-то оба об этом знают. почему-то однажды все же просочилось.

✘✘✘

их первая годовщина должна быть особенной, поэтому игорь, разумеется, пытается проебаться уже на первом же этапе. почему пытается, впрочем, получается ведь очень неплохо. но игорь спасает цветок, обзаводится новой ссадиной — вообще не новость — на лице (ерунда) и обзаводится флером потасканности на костюме. в конце концов, такого хазин его и полюбил. пусть ценит. и тот не обманывает.

когда петя клеит на него глупый-детский стикер, игорь циклится на том, что тот такой красивый, просто пиздец. и ужасно умиляется, хотя это глупо, господи. зачем тому вообще детский набор. но умиляется: под сердцем щемит так тепло.

— повезло тебе, — хрипло бормочет игорь, а затем рывком подается вперед и целует, обхватывая одной рукой за плечо, вторую пропуская в волосы. они едва не пропускают ужин. но хазин старался, готовил (охуеть), и игорь берет себя в руки, а петю из рук выпускают. хазин, ты теперь должен за это памятник.

господи, какой он красивый.

игорь задается вопросом многократно: ты нормальный вообще (самому себе) (да и хазину тоже), а потом однажды перестает. перестает, потому что хазин горячий, как печка, потому что хазин — глоток свежего воздуха тогда, когда игорь уже давно задохнулся. потому что хазин в какой-то момент делает огромный рывок вперед, перехмахнув за пропасть, которую казалось бы вообще не обойти. он и не обходит, падает туда, и уронив вслед за собой игоря.

это никогда не было отвлечься.
это было — это было.

настоящим.

собирать себя по кусочкам в хазина было на удивление просто, комфортно, правильно.
упустим все то время на то, чтобы перестать выебываться и отрицать.

его выпинывают в душ, и игорь выделывается (выебывается) предлагает то пропустить, то присоединиться, но в итоге все же сваливает, прикрывая за собой дверь.

в квартире пети дохуя дверей, конечно, и они все ломаются. игорь помнит, что дверь в шкаф, все время заедает, например, на кухню — ужасно скрипит. потом игорь обещает, конечно, починить, смазать, исправить. но по застарелой традиции больше ломает, а смазывает совсем не то. но зато, что надо исправить — он исправляет. сойтись обратно, лучшее решение, хоть он и думает в первое мгновение - блять, блять, блять нет.

но то, что он, наконец, вставил дверь в туалете их второй квартиры — это, между, прочим, прогресс.

в какой-то момент уже нет деления на “твоя-моя”. появляется это очень слащавое, глупое, но очень теплое: “их”.
их

игорь вжимает хазина в ту самую дверь, которая вечно заедает в гардеробной и целует
глубоко
черт
игорю сейчас кажется, что он не целовал того просто ужасно долго.
игорю… чудится дверной звонок, и он определенно не собирается признавать, что это происходит в их реальности, да и вообще происходит. если конец света — пусть звонят на служебный мобильник. он как раз отрубил все телефоны.

замирая на мгновение, а потом возвращаясь к поцелую, вновь шарит руками под рубашкой — петр не выглядит, как звонок был какой-то ценной доставкой, а потому не похуй ли. пиджак уже давно валяется где-то под ногами. петя не то прижимается ближе, не то упирается руками в грудь, можно трактовать в обе стороны. но звонок настойчиво звенит еще и игорь с шумом выдыхает, отстраняясь совсем немного, все еще обхватывая ладонью немногим выше талии, смотрит: а оно тебе сдалось. но уже мирится, чуть ли не сам — иди уже. 

— если это не пицца, то не пойти ли им нахуй.
нет, это не приглашение. но вопреки сказанному, со вторым вздохом он отстраняется, выпуская хазина, как куда более одетого из них. ну, вперед. твоя (их) квартира, пиздуй открывать. он бы и сам открыл, но одежду искать дольше.

чего, блять, от них хотят.

пока петя открывает дверь, игорь в хуевом освещении от коридора нашаривает плед, оборачивая вокруг бедер, запахивая, на случай, да ну хотя бы собственного комфорта. а потом выглядывает в коридор, зацепившись за какую-то слишком долгую тишину. и уже там давится воздухом. он видит всего-ничего — хазин загораживает почти весь обзор. но он оказывается знает очертания куда лучше, чем хотел бы.

— блять.

абсолютно шальная и неправильная мысль в голове спрашивает: а правильно через т или через д, игорь.

отношения с игорем не были похожи ни на что.
с ним петя мог полностью раствориться. расслабиться.

он не был сумасбродной истеричной девчонкой как ниночка.
или требовательным, жадным до денег блядуном, как петины бесчисленные бывшие тёлки.
и — самое главное — он был полной противоположностью сергею разумовскому.

сергей был особенной (переёбанной, склеенной наскоро наискось, с зияющей дырой) частью его жизни.
частью — чертой, навсегда разделившей 'до' и 'после'.
бессонными ночами, сухими слезами, сердечными страданиями, алкогольной и наркотической комой.

санаторно-курортному отдыху в заведении для душевнобольных.
сменой нескольких профильных докторов.
игорем-игорем-игорем.

игорю серёжа тоже хорошенько подпортил жизнь.
разделил на то же звучное 'до' и 'после'.
после разумовского игорь так же был полностью (до неузнаваемости) переёбан.

у них на двоих была одна беда, пусть и имеющая разные корни и разные последствия.
сергей разумовский свёл петра хазина и игоря грома.
и в этом, пожалуй, они ему благодарны.

петя для игоря, как и игорь для пети были сначала тем самым забавным лейкопластырем — поначалу невзрачным и раздражающим, после — ярким, цветным, активно помогающим поскорее затянуться ранам.
у них обоих на душе рыжие кошки скребли. но нахождение вместе накладывало свои отпечатки.
[indent]
✘✘✘
[indent]
петя заливисто смеётся, лёжа ногами на игоревых, головой — на широкой груди, делая забавные снимки через snapchat, перебирая фильтры и отпуская сомнительные комментарии.
петя подчёркивает, что из его майора вышла бы настоящая гром-баба, за что получает формальный лёгкий подзатыльник.
он обещает не выкладывать фотки в инстаграм, в противном случае игорь угрожает переебать нахуй его новенький айфон и всучить ему такую же нокию — посмотрим, сколько селфи наклепаешь, умник.

с игорем петя однозначно ощущает себя неприлично счастливым.
всё их совместное времяпровождение дарит невероятное ощущение тепла, защиты и заботы.
петя никогда не думал, что так оно может быть. неужто, это — то, чего ему действительно не доставало и отчаянно было нужно, им обоим?

петя вспоминает все советы доктора стрелецкого — первого психотерапевта, не психиатра, оказавшего ему реальную помощь.
петя бесконечно благодарен ему за игоря.
что подтолкнул, показал, наставил на путь истинный.
подсказал, что стоит не сомневаться, а попробовать. что послать всё нахуй всегда успеется.
[indent]
✘✘✘
[indent]
у пети в руках не было бокала, драматично разлетевшегося на осколки.
когда он открыл дверь, тот, кого он увидел, заставил его мир разлететься миллионами осколков.
рухнуть в который раз.

это был сергей разумовский.
ни дать — ни взять.
последний раз они виделись сколько-то там передозов и терапий назад.
от столь неожиданного визита петя даже дар речи потерял.

признаться честно — он не ожидал, что однажды сергей снова (как ни в чём не бывало) появится на пороге его — уже их — дома.
— здравствуй, серёжа.

петя стоит как вкопанный, даже не моргая, в горле ещё сильнее пересыхает, зрачки его бешено расширены, а взгляд лихорадочно скользит по до боли знакомому лицу.
серёжа очень изменился за лето — сколько там времени прошло?
обстриг свои красивые длинные волосы, возмужал и окреп, или они так давно не виделись, но в картинках, рисуемых в памяти, он всегда был тонким-звонким-хрупким?

не вовремя вспомнился мем о большой собаке и пришлось подавить нервный смешок.
хазин запоздало понял, что вообще происходит, и где он находится, перевёл взгляд вслед за серёжиным, и встретился с неописуемо-живописной картиной.
его игорь стоял по-прежнему обнажённый, смешно обернувший вокруг бёдер плед со львом, хмурый и недовольный, сейчас сам куда больше похожий на льва.

когда ступор прошёл, губы петра тронула лёгкая нервная улыбка — он отшагнул назад, жестом приглашая сергея войти.
признаться — первым порывом было как всегда — накрыть эти губы поцелуем, и забыть обо всём.
когда в мире случались они двое, этот самый мир переставал существовать.

именно так было раньше.
но серёжа сам ушёл насовсем — закрыв за собой дверь. исчез со всех радаров.
и больше никогда в его жизни не появлялся, зажив так, видимо, как ему давно хотелось — со своим возлюбленным олегом, ради которого он готов был пожертвовать их отношениями.
оставалось надеяться, что он был счастлив.
петя — так точно был.

он переводит взгляд с одного на другого, где-то на задворках сознания противный внутренний голос шепчет, что ещё секунда — и пиздец.
они давно не возвращались к теме разумовского, и петя — честно — не знал, что взбредёт в голову игорю.

тело неожиданно покрылось мурашками — с головы до пят — петя пытался прочесть в глазах грома ответ на вопрос — что делать, блять?
хотя выбор, кажется, был очевиден.
— проходи, серёжа.

он намеренно проигнорировал все провокационные вопросы — на что он, блять, надеялся, задавая их?
неужто непонятно было без слов.
ситуация, конечно, была из разряда комичных, если такая чернуха сойдёт.

петя чувствовал себя максимально неловко и по-идиотски.
сердце заходилось в бешеном стуке.
вечер, как говорится, обещал быть томным.

давай сдвинем кровати в нашей палате будем теми двумя, кто не танцует на пати	вечер наедине, губы пахнут вкусно поехали ко мне, если в клуб не пустят
вы так плюетесь друг на друга, что думать о том, что из этого что-то выйдет… да это не всерьез. вы оба знаете, кто в ваших головах, а, петь? это не понарошку, но не всерьез. но задыхаться проще, если вдвоем. когда тонешь вдвоем, порой, хочется поцеловаться. [ доктор, вы этого ждали, а? ] никто из вас не думает. никто из вас не думает ни о чем, кроме пожара – трухи, которая осталась. и она сближает. сближает так, как не сблизят никакие другие чиувства. вы учитесь дышать заново. ругаясь, задыхаясь.	берешь за руку и веришь, глупо, до тошноты искренне, думаешь, да не может быть, такие люди не существуют: искренние, открытые, по-детски восторженные. тебе, находясь рядом, хочется быть таким же. хочется не грубить, а соответствовать. ______и глупости оборачиваются тебе же боком, ударяют под ребра, ударяют по глупой [ привязанности ] вере и возвращаются бумерангом. и затем еще одним. миг сменяется один другим: и вот ты хочешь разбить лицо, вот, ты ошибся на один вдох, чтобы хоронить. тех, кого тебе подожгли.
целуясь, петь.	знаешь, кого я вижу в гробу, сергей?

Fuck you and your friends that I'll never see again

— а передо мной, значит, не хочешь, а, — бросает игорь, болезненно-саркастично.
ему поебать на извинения разумовского. те не воскресят мертвых. те не исправят прошлого. те не разыграют по нотам бесплатную амнезию, но и на нее он бы не согласился. ему не нужны извинения. но тот их даже не предлагает.

у него нет астмы.
у него перед глазами не стоит пожар.
у него перед глазами не стоит ни горы трупов, ни лицо юли, реставрированное, чтобы ее можно было хоронить в открытом гробу. нет ни  единойвспышки: бах-бах- б а х. переболело, отлегло (все оно стоит, блять, как живое, как до сих пор свежее).

игорь думает, что его пережевало, переебало и размазало, но он пережил. но он смог двигаться дальше, что даже их скандалы на почве разумвоского — необоснованные, ни с хуя да пригорка взятые, а, хазин, — кажутся блеклыми, кажутся не передающими даже сотой части. игорь думает, что его, насколько это могло, попустило, что свет не сходится на игоре, у него есть петя, в конце концов, чтобы свет спотыкался о него и светил, как в марию магдаленну, даром, что не верующий. игорь сейчас смотрит, как на размазанную машиной зверушку, с подступающей к горлу тошноты и желанием отвернуться, и понимает, что нихуя. блять, нихуя не попустило.

они с хазином смогли в такой убедительный самообман.
что в их пиздеж поверил даже рубинштейн. и где они сейчас. блять, потрясающая годовщина.

знаешь, петь. мы ведь с тобой ругались в очередной раз — из-за разумовского. кто бы, блять, мог подумать что он придет. на вечеринку.

игорь с хреновой постиронией думает, что, блять, только бы это не подарок к празднику, блять, был.

игорь заставляет себя отлепиться взглядом от разумовского, замечает — поздно, медленно, отвратительно долго — но состояние хазина. из игоря отвратительный эмпат, помните? и отлепившись взглядом, приходится заставлять себя отлепиться не только. не приложить. не врезать еще. а хочется. игорь почти решает. злость колется, кипит и жжется сквозь пальцы — но игорь на последних остатках здравого смысла напоминает себе, что не убить. напоминает, смутно припоминая уголовный кодекс, ранимый внутренний мир хазина и пытаясь собрать из этого рванья препятствие.

не попытаться разбить лицо, да и всего разумовского в хлам — нелегко. но игорь как-то вытягивает. вытягивает и приседает рядом с петей.

— извини.
и давит безосновательный, тупой смех, подступающий к горлу, когда понимает, что буквально только что про извинения говорил разумовский. что пришел, говорит, извиниться. мечтал. не поебаться, надо же, извиниться. это игорь тоже в себе давит. об этом игорь тоже знает, и обычно это не проблема, тогда, сейчас, вообще, это повод сгрести хазина в охапку, дать уткнуться лицом в собственную шею и долго гладить по волосам, шепча какую-то тупую чушь. но тогда, сейчас, временами — это еще и повод для очередных ссор.

не тогда, не вообще, но сейчас — одна из косвенных причин, почему на их хлипком столе распластался разумовский. поразительно, что еще не на обломках. а может, просто всего-то не развалился, но сделает это, как только тот поднимется. а тот пока нет. и игорь смотрит через плечо, темно, прямо, с обещанием разъедать его голову о стены, шкафы, все, что угодно. но сейчас у него есть кое что много более важное.

привлекает к себе, лохматя так привычно волосы. насколько все хуево становится очевидно, что хазин ничего не говорит про старательно вылизанные волосы. (а будто было неочевидно, что пиздец)

если картине было мало сюрреализма — то, блять, пожалуйста. что у них. два полицейских. разыскиваемый преступник. из полиции: один в костюме, что, хоть сейчас на светский раут, а второй голый. и у них, блять, романтика. заходи, сергей, третьим будешь.

сергея надо скрутить. это так очевидно.
но игорь не торопится, и оттого, чтобы не залить кровью здесь все, и потому, что сейчас обнимает хазина. сергей никуда не денется, — думает игорь. вспоминает.

вспоминает, как абсолютно беззащитный сергей разумовский разбивает бутылку о его голову, как он приходит в себя, будучи чумным доктором. как он впервые встречается с юлей в новых условиях. как все закружилось.

а что-то сломалось.

игорь вспоминает и напрягается, спина деревенеет, но на ноги не поднимается. не спешит предавать приоритет. но не совершит еще раз ошибку в том, чтобы недооценить. обещает себе это.

разумовскому остается всего ничего: достать из кармана пистолет и разъебать то, что игорю невероятно дорого, еще раз. игорь говорит себе, что, еще минуту, петя успокоится, и от разумовского не останется ничего, что может представлять опасности. игорь не откажется поставить точку после “ничего”.

я знаю — ты далеко
между нами города-города
я с тобою навсегда
навсегда?
[indent]
петя пытается задать себе [тысячу и один] вопрос — хоть и не время сейчас, но если не сейчас — другого шанса и не будет:
— были ли его поступки предательством серёжи? или нужно было его преданно ждать?
— а разве серёжа ощущал эту преданность?
— а чем ты для него был, забыл? перерыв от олега до олега. и не больше.

с игорем всё так по-другому. по-настоящему. реально_нереально.
петя напоминает себе раз за разом, что больше не употребляет — петя не забывает: ни специализированная клиника, ни санаторий для душевнобольных не помогли ему избавиться от пагубной привычки.
а игорь смог.
смог только игорь.
и со всем остальным справиться ему поможет только лишь игорь.

— держись за него, — мерзко шепчет собственный внутренний голос — трусливо и липко, хочется вытереться, выплеваться и возненавидеть себя ещё сильнее — хотя, казалось бы, куда уж. — без него ты сдохнешь.
[indent]
///
[indent]
— ты ведь уже почти сдох однажды, — он мотает головой — ни дать // ни взять — шизофреник, здесь сегодня объявлена сходка всех с идентичным диагнозом — без игоря ты больше никто, петенька.

иногда пете и правда кажется, что игорь может всё на свете.
такой уж он ему достался — неизвестно, правда, за какие заслуги, петя ведь в жизни ничего хорошего не сделал.
но игорь был. был в его жизни. был с ним. был его.
будто блядский супергерой, сошедший со страниц комиксов — куда там бэтмену, и — уж тем паче — супермэну, игорь был настоящим.

петя не так давно перестал бояться признаваться самому себе — он любит его. любит по-настоящему. любит как самого близкого теперь человека.
и это чувство выше всего мирского — статусов, ориентации, норм — это простое чувство между двумя людьми.
они редко говорили о чём-то подобном — два суровых мужика-мента, ну какие нежности, камон? — но петя знал, что игорь чувствует к нему то же самое.
по-своему. по-игоревски. чертовски по-настоящему.

петя всё так же слышит отдалённый звук бьющегося стекла — петя помнит, петя всегда вспоминает, что бьющееся стекло и проваливающаяся под ногами земля — всё это находится в его голове.
его внутренний мир рушится точно так же, стоит человеку, которого он так не хотел забывать, которого так отчаянно пытался забыть, ворваться в его жизнь вновь подобно ебучему торнадо.

сергей разумовский.
сергей-сергей-сергей.
серёженька.

пете так погано на душе и так больно.
так блядски больно.
он ощущает практически физическую боль, глядя на него — до припадков знакомое лицо — бесконечно-красивое, безумно [неадекватно] любимое — они встречаются взглядом, и мир перестаёт вращаться.

где-то рядом с ним [кажется] скачет абсолютно обнажённый игорь — и душой, и телом — взволнованный, заботливый, его игорь.
игорь, который уж точно не заслужил всего этого дерьма.
игорь заслужил кого-то несоизмеримо лучше пети.

он пытается всё-таки собраться — сложно, невыносимо сложно, под взглядом серёжи всегда так — он его персональная медуза_горгона.
его персональный рай. его персональный ад.
его, блять, персональный пиздец.

к счастью, в голове пети звучал не один-единственный голос.
голосов было много.
не зря же он срок мотал в доме с мягкими стенами?
[indent]
их отношения с сергеем изначально напоминали нескончаемый трип — всё по канонам первой встречи — я глотаю алкоголь, ты любишь вещества — связь двух обдолбанных, больных глубоко ментально людей могла ли привести к чему-то здоровому?
американские горки — вверх вниз, и никогда не знаешь — что дальше — хуёвая гидравлика, и аттракцион знаменуется печальной трагической смертью — вы оба [ты, петя — точно] превратитесь в лепёшку — алое смазанное пятно, щедро украшенное внутренностями.

конец подобных историй всегда предрешён.
это — куда хуже шекспира.
это — ебучие хазин и разумовский.
[indent]
///
[indent]
пете по-прежнему сложно. пете по-настоящему ебано. петя переводит взгляд на грома и задыхается — его лицо так близко, взгляд обеспокоен — он волнуется, переживает, ему далеко не всё равно.
ему куда сложнее — ведь сергей располосовал его жизнь кроваво-красным, не завязав сомнительную интрижку, а перебив [почти] всех его близких и знакомых.

такое нельзя простить.
такое нельзя спустить с рук.
за такое положена расплата — кровь за кровь.

вот только игорь сейчас тоже другой — поломанный, разбитый — склеенный заново, он держится достойно — ведомый не жаждой мести, а желанием защитить то, что пока ещё живо.
не позволить трагедии повториться.

он по-прежнему абстрагируется, отдаваясь на волю рук игоря — его руки дарили невероятно нежные прикосновения и самые крепкие на свете объятия.
он по-прежнему помогает пете оставаться целым.
хотя [вторая половина самого пети рьяно рвётся вперёд — к сергею] так хочется поскорее умереть — ебучий мотылёк на пламя — воспламениться и
сгореть заживо.
возможно
больше
не
воскреснув.

петя прикрывает глаза, шумно [тяжело] выдыхая — если не смотреть на него, всё это окажется приходом?
когда он позволит себе снова смотреть, будет ли сергей по-прежнему здесь, такой же реальный, такой же настоящий?
и если да — что делать дальше?
[indent]
мы все застряли в порочном кругу имени сергея разумовского, и выхода из него не предвидится.
[indent]
ты — единственная
???
любовь моя

и на экране твой любимый герой
он самый лучший на свете
[indent]
а счастье казалось ему поистине незыблемым.
какой же ты дурак, петя. какой же ты дурак.
ничто и никогда не длится вечно. особенно если это что-то — счастье.

неужели ты до сих пор ничего не понял?
пете поистине казалось (он стал настоящим асом самообмана, иначе было не выжить в этом безумии), что глава его жизни (какая глава, петя, это целая книга) под названием сергей разумовский закончилась.
серёжа сам поставил все точки, опустил барьеры, возвёл стены — какой ещё хуйнёй описать то, что он попросту послал петю на все хуи, насытившись вдоволь их связью.

пете нужно было смириться — он был не более
чем утешением
чем увлечением.

не более.

а в голове его снова одна и та же картина:
ебучие белые лилии.
они вместе стоят над надгробным камнем с красивой гравировкой: юлия пчёлкина.
петя никогда не расспрашивал о её похоронах — как можно было — но, кажется, слышал, что хоронили её всё-таки в закрытом гробу.
[indent]
думая о юле пчёлкиной, петя никогда не испытывает ничего, даже слабо напоминающее ревность.
не сравнивает их, не проводит параллели.
петя думает — часто и глубоко, о том, как она погибла.

ему не верится.
ему отчего-то никогда не верится в правду, которую он знает, которую слышал.
в правду о том, что в жестокой расправе над молодой журналисткой и ещё с несколькими людьми, виноват был один небезызвестный ему человек.

петя ещё долго сдерживается — за него справляется ступор, но стоит игорю приблизиться недопустимо близко — чиркает спичка // происходит возгорание фитиля — губы игоря накрывают его.
это было бы чертовски кстати.
минут десять назад.

это было бы чертовски кстати.
не будь здесь сейчас сергея разумовского.

это было бы, блять, чертовски кстати.
но это настолько демонстративно показательно — смотри, сергунь, забирать ведь умеешь не только ты.

игорь агрессивно требует его смотреть — наблюдать неотрывно.
петя, в отличие от игоря, глаза не закрывает, не отстраняется — следит за сергеем (совсем как игорь в самом начале своего номера).

он не хотел участвовать в этом шоу.
он вовсе не собирался устраивать показательное выступление.
он сдерживается изо всех сил, чтобы не оттолкнуть грома — тот соображает отпрянуть сам, а петя вскакивает вслед за ним красный как советская армия.

ему хочется со всей дури влепить благоверному по его и без того битой голове.
он нервно неосознанно поправляет рубашку, пытается взять себя в руки и выдохнуть.

— что ты устраиваешь, блять, игорь.

его голос хриплый. он злится так сильно, что всё-таки не может себя сдержать.
он ведь не грёбанная вещь и не лот, который один забрал у другого.
серёжа сам его бросил, а игорь, получается, подобрал, если уж совсем примитивно.

но он ведь всё-таки правда не ебучая переходящая вещь.
разбитый, он позволил собрать себя по кусочкам, попутно делая то же и для грома.
и не ему сейчас творить подобное — просто использовать хазина как подручный инструмент.

словно они в ебучем подростковом сериале — не поделили дружка или подружку.
просто пиздец.

петя находится буквально на тоненькой ниточке от усвистывания собственной кукухи в заоблачные дали — улыбается ещё раз нервно и маниакально, прежде чем поднять с пола плед в абсолютном молчании, ткнуть игорю в руки, чтобы прикрыл своё внушительное хозяйство, ещё сильнее не распаляя разумовского — на безудержные колкие комментарии.

— я думаю, на сегодня достаточно.

они не убьют друг друга — не та ситуация.
не убьют друг друга — не то положение.
а петя, нахуй, готов сам сейчас разъебаться — головой вниз по лестничной клетке — так он и летит, кажется, через все пролёты, пока не оказывается на улице.

прохладный питерский ветер забирается под рубашку, но пете, честно, похуй.
он просто бежит вперёд — знает куда, знает, зачем.
и дай боже — не сигануть головой в неву.

сейчас только одно может его спасти.
и это явно не эти двое.
спасать нужно от них.

потому что он сам не в состоянии находиться на проклятом перепутье.
потому что ему страшно.
потому что, возможно, придётся сделать выбор.

а выбор в его положении -  то самое чертовски страшно.

в него влюбиться очень легко
и я тебе дарю

Отредактировано Petr Khazin (02.05.2023 15:29:18)

он того не стоит, оно того не стоит — игорь классически проебывает, что можно, игорь своими руками портит все, но снова не сам, сережа здесь — тот, на кого можно перевести стрелки, скинуть всю вину, обвинять во всех грехах. только от этого легче не становится нихуяшеньки. нихрена. юля мертва и сергей делит с игорем эту вину, сегодня больше виноват один, завтра второй.
петя… не ломается, но надламывается. игорь чувствует это болезненно-виновато, порывается сказать что, но фокус внимания слетает на разумовского (снова из-за него) — петя встает и убегает, хлопая дверью. это хорошо, это, возможно, к лучшему. здесь сейчас лучше не оставаться, но спокойнее не становится, обманчиво кажется, что за пределами квартиры — лава. за пределами квартиры, ты не вставай, умрешь.

у игоря не стоит вся хроника случайных происшествий перед глазами.
у игоря перед глазами — сергей, шелестящий болезненно, нездорово, сережа, подходящий демонстративно, играющий с жертвой. за лезвием, кажется, не углядишь. 

игорь напряженно вглядывается в разумовского, слышит, как воздух трещит.
слышит, как воздух — меняется.

в зрачках разумовского трещит безумие. плещется бездонным морем, теперь — да.

а в самом начале, нет, — успевает подумать игорь на целое мгновение, а затем это становится неважным. на поверхности кожи першат воспоминания.

хазин убегает — разумовский просыпается.

хазин вернется — разумовский… вернется ли. к маске, которую надевает от случая к случаю, блистает ей, как филантроп, благодетель; бедный, несчастный, забитый. вот она есть, теперь была, теперь нет. 

игорь прогоняет в голове сценарии:
захлопнуть дверь и выбежать за петей, закрыть разумовского в квартире. проткнуть руку о лезвие, лишив мобильности и оружия, это не страшное повреждение, зато останется вторая рука, зато будешь знать, куда придется удар, он среагирует. или игорь не попадет, проиграет момент неожиданности, проиграет сразу везде. и тогда за петей выбежит не он. тогда петю перехватит какой-нибудь подручный разумовского, пока они здесь разводят реверансы.

игорь в ловушке, где он не может выбрать благоприятный исход.
в любом сценарии петя влетает под удар ножа.
в каких-то погибает петя.
в каких-то на полу заходится он сам, сергей переступает через него и идет за хазиным.

абстрагируйся.

нет неправильного… 
есть череда ошибок прошлого, зрение будто бы распадается.

в восемь лет ты вытащил одну пулю, и отцу не хватило патрона.
два года назад ты не убил сергея разумовского в колыбели его безумия, в колыбели чужого безумия, спродюсированного им. вытащил его с приема. спас. а ведь достаточно было не сделать ничего — кто-то не справился, ты — не справился. 

что нужно делать теперь.

[indent] абстрагируйся.

кажется, что время гонит на ультразвуковой. пока он пытается, сергей делает всего несколько шагов, это много и мало одновременно, факт только в том, что этого времени отчаянно не хватает. обычно гром справляется быстрее. в этот раз обычно — вязнет в болоте, ломается, все плохо.

это не я, это птица
я не хотел, мажется, оглушенным воспоминанием.

игорь пытается мыслить трезво, но декорации идут лоскутами, и он себе кажется застрявшим в кошмаре. это больше походит на плохой сон, не на реальность. с чего бы на их юбилее оказаться разумовского.

абстрагируйся, игорь.

[indent] (проснись)

игорь не может понять, где проходит реальность, и где начинается сон. где заканчиваются кошмары, и начинается настоящий день. помогают таблетки, еще помогает петя. в сто раз лучше чем таблетки, на самом деле, они помогают друг другу оба, так хорошо, что не вспоминают о том, кто их свел уже месяцами, так превосходно, что игорь уже может спать без таблеток и почти без кошмаров.

хазина тут нет (а он точно был)

игорь помнит, что высчитывает варианты, игорь пытается вернуться назад-вперед, в настоящее.
сергей разумовский.

в своем сне он уже произносит: — не смей.
не смей поминать юлю
не смей проводить параллели
не смей угрожать пете.

он спит или это все же реальность.

одна за другой хлопает дверь, сначала в квартиру, затем в подъезде.
одна за другой схлопываются удерживающие якоря.

петька не замечает потому что в разъебе — — - - - - - 

(или потому что они заодно)

(а он был настоящим?)

шаг назад.

игорь вешает свой мысленный якорь на разумовского (последний раз его оттаскивали, когда он почти смог его убить, в последний раз они виделись, когда умерла юля, в последний раз… он пришел на их юбилей. поздороваться, вздохнуть, раскинуться красиво разломано на столе, прежде чем проснулась та, кого он называет птицей).

игорь не успел убить.

у него проблемы с головой — (не) он не виноват.

рубинштейн задает вопросы: виноват ли в происходящем сергей разумовский, игорь всегда говорит да, игорь иногда говорит, нет, это была моя вина; игорь иногда задумывается, не мог бы сергей быть тоже жертвой — но быстро перестает. 

разумовский слишком близко.
пусти его в свою голову, игорь — что тогда произойдет.

это не он виноват, не разумовский, виноват игорь — тогда, потом, всегда.
думай.

[indent] (ты будешь виноват)

на столе нет натурально ничего, что могло бы помочь. (не думай о том, что могло бы быть, стать, выключи)

вжимая в стену, выкручивая руки, фиксируя в…

слишком близко. 

у игоря разжимаются руки, сбивается дыхание. когда-то давно кошмары были и такими.

Отредактировано Igor Grom (01.06.2023 00:01:04)