Проходит немало времени, прежде чем его выпускают из медицинского блока на поруки десятого отряда, ведь нельзя же дозволить осужденному предателю и отступнику свободно разгуливать по Готею, верно? Да Гин и не хочет мнимой свободы, быть честным. Всё вокруг кажется чужим и незнакомым, даже казармы родного третьего чудятся обезличенным нагромождением серого бетона, и он совершенно не понимает, для чего остается здесь, для чего его продолжают удерживать так близко к эпицентру происходящих событий, что больше не имеют к нему непосредственного отношения; безумно хочется исчезнуть из реальности подальше от чужих взглядов и пересудов, наполненных осуждением и непониманием.

Он и сам не понимает, признаться. Зачем всё это было? И что теперь делать? Как жить с непосильным грузом, что планировал обнулить единственным правильным поступком в своей паршивой жизни, а теперь - проиграв - продолжает тащить за собой, будто зловонный труп, больше не находя содеянному оправдания. Он делал плохие вещи, юлил, обманывал и даже убивал, но лишь чтобы "однажды спасти всех", прикрывал свои злодеяния чем-то большим и светлым, всё готовился к какому-то волшебному моменту триумфальной победы, а на деле оказался настолько слабовольным и малодушным слабаком, что едва не сдох от чужого банкая, еще и руки лишился, нелепо и некрасиво. Стыдно вспомнить, еще стыднее признаться самому себе, что оплошал окончательно и бесповоротно, что больше - ничего не исправить. Не так ему виделся итог цели, на которую когда-то однажды, будучи еще ребенком, ему вздумалось положить жизнь.

Уж лучше бы казнили.

Невозможно стыдно, до удушья и сбитого дыхания. И тревожно. И деться бы хоть куда-то из давящих стен, но капитан десятого заблаговременно убедился в том, что пленник его крохотной тирании никуда не денется этой ночью. Никаких несанкционированных прогулок под луной в одиночестве и без надзора, чтобы продышаться свежим воздухом и упорядочить мысли, чтобы осмыслить прожитую жизнь и подумать о насущном; остается лишь метаться в замкнутом пространстве без сна и утешения, что даже немного жестоко.. Беспокойно ерзая на выделенном диване и вскоре понуро отворачиваясь носом к стене, Гин плотнее кутается в одеяло, хотя и не ощущает холода. Ему хочется обнулить воспоминания в своей голове, отмотать на сотню лет назад - и начать заново. Он больше не хочет знать, не хочет думать, не хочет вспоминать. Хочет прожить спокойную, беззаботную жизнь, снова встретить Мацумото - и никогда не узнать Айзена, не принять самоотверженного решения, что искорежит саму его сущность и погубит (и без того безрадостное) будущее; конечно, так он не встретит всех тех, кого успел узнать и полюбить, но вместе с тем - так он не предаст и не ранит никого, кто имел неосторожность ему доверять.

Нужно закрыть глаза и постараться поскорее заснуть, но как только он позволяет себе хоть немного расслабиться, в мозгу незамедлительно возникают картинки и голоса, вертятся, перемешиваются, наслаиваются, мелькают, а звуки сплетаются в бесконечную какофонию из криков и шепота, пульсируют в ушах, жгутся в висках, отдавая тупой болью в затылке - и, разумеется, в поврежденном предплечье. Рука по ночам (и не только) истязает его больше всего, и Гин бесполезно мнет культю пальцами, будто это может помочь унять боль, но легче никогда не становится. Пожалуй, и поделом ему, он заслуживает страданий много хуже, что неоднократно дает ему понять каждый из встреченных капитанов, и здесь - не поспорить - остается лишь соглашаться. Без лишней патетики он бы предпочел закончить этот фарс как можно скорее, если бы не Мацумото, которая продолжала смотреть на него со спокойной уверенностью. Поди разбери, что именно она видела в нем и почему так слепо верила во всю ложь, которой за время службы на Айзена накопилось много больше, чем того искреннего и простого, что однажды было между ними - в глубокой юности, слишком давно, так что почти и не вспомнить, так что почти и не правда.

Гин кисло хмыкает своим мыслям и в неприязни к самому себе кривит губы. Правда и неправда в нем так тесно переплелись за время службы на Айзена, что уже и не разобрать, где он-настоящий, а где - та самая маска улыбчивого змея-искусителя, та самая роль предателя, что он отточил до совершенства и играл десятки лет кряду так искусно, что и сам почти поверил в то, что делал, и лишь в самый последний момент перед шагом, что станет невозвратным, с напряжением вспоминал, ради чего - ради кого - совершал всё это. Ведь можно предать кого угодно, но только не ее - только не Мацумото - и, возможно, ощущая его искренность, она отвечает ему взаимностью даже теперь, когда вскрылась нелицеприятная правда.

А, может, все дело в ее давних чувствах к нему? Хотя в подобное сложно верится на фоне всеобщего презрения. Белой розе сложно оставаться нежной и непорочной среди грязи и навоза, верно? Рано или поздно даже наивная и доверчивая Мацумото рассмотрит горькую правду - и это заставит ее изменить мнение, наконец. Гин предвкушает этот момент с затаенным удовольствием, ведь так будет правильно несмотря на сопутствующую боль, что оно принесет; ему придется принять это и справиться с болезненным ударом в последний раз - ради нее. Что будет после? Его фантазии обрываются где-то на этом моменте и дальше лишь пустота, не наполненная абсолютно ничем, и это, пожалуй, правильно, потому что ему неизвестно, как существовать дальше без ее веры в него.

Время по ночам тянется невыразимо долго, но утро всегда наступает. А вместе с ним возвращаются краски, цвета и звуки. Казармы оживают, наполняются движением, разговорами, бытовой возней. Теперь не кажется, будто он оставлен всем миром наедине с собой, снедаемый чувством вины.

Так и не сумев заснуть, Гин ленится в импровизированной постели так долго, насколько это возможно, а после собирает белье и бессмысленно сидит на краю дивана в ожидании - хоть чего-то. Он не знает, что готовит ему будущее: возможно, его оставят здесь в одиночестве до скончания веков, возможно, его продолжат пытать и допрашивать в условиях, приближенных к домашним, не взирая на решение суда, и это будет весьма иронично. Внутрення система правопорядка всегда была шаткой и неясной, с границами весьма условными и расплывчатыми, так что Гин уговаривает себя не удивляться любому из поворотов событий, и все же - он удивлен, когда ощущает присутствие Мацумото неподалеку. Неужели Хицугая в самом деле дозволит им видеться после всего случившегося? Не верится, больше похоже на очередную пытку, и это окончательно смешивает его мысли, растревоженные за ночь. Сил к сопротивлению в нем почти не остается, так что он устало обмякает и просто вымученно смотри на дверь в ожидании: что бы не произошло теперь, к этому просто невозможно подготовиться.

Отредактировано Ichimaru Gin (16.06.2023 16:26:40)

Снаружи рождаются приглушенные звуки, шаги с голосами, и секунды в преддверии скорой встречи растягиваются липкими лентами. Время, застывшее внутри этой комнаты, останавливается окончательно.

Подсознание услужливо рисует варианты возможного будущего, пробуждая в груди тревожащий дискомфорт, давящий на легкие. В нынешнем положении не нужно даже стараться, чтобы придумать кошмары: они происходят наяву. И самые страшные из них — о Мацумото.

Что, если ее прислали, чтобы выпытать несуществующие тайны? (Гин уже рассказал всё, что знал.)
Или, что хуже, успели настроить ее против него, чтобы окончательно сломать. (Это уничтожит его в один короткий миг.)
Верит ли она в него до сих пор и считает ли невиновным? Не посмотрит ли с осуждением, с презрением, продолжит ли защищать? Останется его другом до конца или окажется палачом? Никакая из пыток, придуманных вторым отрядом, не кажется ему наиболее болезненной, чем разлучиться с Мацумото.

Есть варианты и страшнее, разумеется, и об этом сложнее всего перестать думать. Неважно, осудит его весь мир, отвергнет или примет, главное — чтобы подруга не пострадала. Но что, если прямо сейчас ее ведут сюда силой, чтобы запереть в темнице с предателем и клеймить отступницей? Тогда, разумеется, всё станет довольно просто, они вместе сбегут и ни разу не оглянутся, постараются поскорее забыть всё то, что здесь происходило, и затеряются среди душ и времен, но.. Как сильно это травмирует саму Мацумото и сумеют ли оба остаться прежними, сохранив все самое светлое и нежное между ними? Гин и сам не знает, как стал бы реагировать на ее месте, однако уже никак не может повлиять на ситуацию, а потому в жесте бессилия снова и снова перебирает пальцами по пустому рукаву, прежде чем вынырнуть из удушающих тревог навстречу гостье. Что бы ни случилось, в каком бы статусе она сегодня к нему не пожаловала, все ещё другом или обличающим судьей, Гин решает встретить ее с улыбкой.

В приоткрытую лишь на мгновение дверь он видит фигуры приставленной охраны — и окончательно скисает. В него мог не верить кто угодно и, пожалуй, ему было бы даже все равно, но Хицугая.. Конечно, они никогда не были близки, но отчего-то довольно унизительно осознавать, что ледяной мальчик ему не доверяет. Считает, что после всего произошедшего Гин способен на подлость? На коварство? Просочиться в окно и раствориться в черноте ночи или даже устроить бойню внутри десятого в «благодарность» за доверие и содействие? Сложно его винить, разумеется, однако подозрение от близких (Хицугая близок и дорог Мацумото, а значит и Гин вынужден с этим считаться) ослабляет его больше всего.

Мацумото захлопывает дверь и усаживается рядом, раскладывая по столу принесенное. Встряхивая головой, Гин спешит отвлечься от невеселых мыслей, ведь все это неважно, когда подруга с ним рядом. Впрочем, стоит ли до сих пор считать ее подругой, пускай и мысленно? Они друзья, разумеется, и никогда не перестанут ими быть, ведь это самое главное, что у них — между ними — есть. Но в то же время, вспоминая долгий откровенный разговор, случившийся сразу после ареста и перед судом, есть шанс попробовать нечто принципиально новое и развить детскую привязанность в ином русле. Не скрыть, довольно высока вероятность того, что привязанность между ними всегда было не братской, он лишь боялся рассмотреть истинную природу своих чувств виду высокой цели, которой отдался без остатка, но теперь нет смысла отрицать или врать самому себе. Канула героическая цель, плевать на мнение окружающих, и единственное, что его останавливает от пылких признаний и проявлений совсем_не_дружеской симпатии — это то, что он действительно может навредить ей поспешными действиями, утянуть с собой на дно. Не такой судьбы Гин хочет для Мацумото, а потому ведет себя сдержанно.

— Я дремал немного, — приветствуя кивком головы, даже не пытается уйти из-под осторожных прикосновений или избежать внимательного взгляда, и лишь шире улыбается, когда ее улыбка вдруг сходит на нет. — К тому же, я не слишком загружен здесь делами, ты знаешь. Так что могу подремать и днем.
Спать ему совершенно не хочется, равно как и есть. Но нельзя тревожить Мацумото сильнее, поэтому Гин умело изображает восторг.
— Капитанские булочки? Мои любимые! Надеюсь, тебе не пришлось совершить преступление, чтобы их добыть. Хотя ради таких не грех и закон нарушить.
Да. Закон нарушить. В его компании это звучит забавнее, должно быть. Он коротко смеется, но и дальше изображать веселого дурачка не хватает сил, так что приходится переключиться на еду, чтобы немного выдохнуть. К тому же и сама Мацумото не выглядит как хорошо отдохнувший и вовремя питающийся лейтенант. Приятно разбавить утяжелявшаяся атмосферу бытовыми мелочами, Гин делит порцию пополам и передает подруге вилку после того, как отправляет в рот кусочек.

— Как твое ранение? — вполголоса интересуется, ему не хочется ворошить неприятный эпизод, но его радуют новости об улучшении ее состояния. Времени прошло немало с того самого момента, когда они оба чуть не погибли, но полное восстановление требует гораздо более длительного периода. Остается лишь надеяться, что Мацумото соблюдает все предписания лекаря.
Гин готовится сказать об этом вслух, напомнить ей о необходимости наедаться досыта и высыпаться, как положено, но вместо этого думает о том, где теперь Айзен и как много зла ещё сумеет натворить, прежде чем не найдется новый герой, способный его остановить. Найдется ли вообще? Гин потратил уйму времени, чтобы изучить все фокусы и подобраться как можно ближе, справится ли кто-то ещё с подобным? Знаете, а ведь он мог бы попытаться ещё раз.. Возможно, слишком рано его списали со счетов. Пускай даже это будет последнее, что он сделает в своей жизни, но ему не жаль погибнуть в бою, лишь бы покинуть злосчастные четыре угла, наконец. Тогда, возможно, что-то бы изменилось, наконец, и все происходящее вновь обрело смысл..

Переводя взгляд на Мацумото, Гин не находит в себе сил предложить себя в качестве пушечного мяса (ещё раз), она попросту [не выдержит] не позволит ему этого. Немного жаль, разумеется, он считает это огромным упущением, ведь каждая лишняя минута ослабляет Готей и усиливает врага, но прямо сейчас, сидя рядом с ней, малодушно кажется, будто он — она — они оба — страдали достаточно. И теперь просто хочется побыть вне великих миссий и целей, просто для себя.

— Уверен, тебе нужно больше гулять. Пожалуйста, позаботься о себе, — не замечая задумчивой паузы, продолжает. Хочется немного подбодрить ее, но совершенно не понимает, как может сделать это, находясь в столь ограниченных условиях. В другое время они бы обязательно прогулялись вместе, но сейчас…?
Словно что-то вспоминая, Гин подставляет подруге острый локоть.
— Хочешь погулять со мной? Вокруг этого великолепного дивана. Обрати внимание на цвет и фактуру, уверен, это раритетный представитель эпохи готессанса, начавшегося задолго до нашего поступления в Академию, примерно 350-370 лет назад.
Хмыкая, заглядывает в ее лицо. Ну же? Улыбнись мне.