Поместье с непривычки кажется слишком большим. Он не оставался здесь на лето да и вообще дольше, чем на пару дней, уже давно - с тех пор, как познакомился с близнецами Сэллоу. С тех пор, как любимые братья безапелляционно взяли его, как уже взрослого, с собой поразвлекаться над магглами после первого курса Хогвартса. И теперь плутает в сырых коридорах, как в лабиринте, отчаянно не находя себе применения. Оминису некомфортно даже дышать одним воздухом с родственниками, а потому он по привычке ведёт себя незаметно - благо, до него никому и дела нет - он больше не похож на игрушку для битья. Теперь его, катастрофически и незаметно для семьи выросшего за год, попросту предпочитают считать пустым местом все, кроме матери. Благодаря этому особняк кажется полупустым, хотя по щелчку пальцев обязательно явится один из домовиков, чтобы угодить младшему из господ Мраксов. Даже это тяготит. Густой полумрак, в котором обычный человек неизменно начнёт щуриться, пытаясь разобрать очертания, ему комфортнее яркого света. Оминис не видит укоризненных взглядов живых портретов своих предков, но на свету чувствует их, эти взгляды, словно мерзкие липкие лапки цикад, что каждый летний вечер стрекочут за окнами в брошенном на самотёк саду. Ему есть, над чем поразмыслить в вязком одиночестве, есть о чём пожалеть: в основном о том, что ничего не смог сделать. Слепо доверял решение другим, когда должен был взять его в собственные руки. Прокручивая раз за разом каждое событие ушедшего года, он думает, что хуже могло бы быть только в случае, если бы умер сам Себастиан. Или если бы Оминис решился бы рассказать о поступке друга. Тогда, вероятно, другом тот бы уже не был. А сейчас они кто?
Едва слышный шелест крыльев болотной совы Сэллоу, которую Себастиан теперь заполучил в личное пользование, как и некоторое иное наследство, настигает Оминиса после полудня, в тени раскидистой ракиты.

Поначалу он эти письма не забирал, и Златоглазка преследовала его по саду, раздраженно присвистывая, пытаясь, выпучив круглые глаза, усесться на плечо и всучить свою ношу, прежде чем улететь с нераспечатанным посланием уже вечером. Она прилетела ещё через три дня уже с новым конвертом. И потом ещё. Спустя три таких попытки своеобразного давления он всё же забрал конверт, не выдержав напряжённого одиночества, в котором пребывал в поместье, пообещав себе, что в крайнем случае просто не будет отвечать. И очень долго вертел письмо во влажных от беспокойства руках, не решаясь уже открыть, до самой ночи, когда прохлада, просачиваясь под рубашку, облизывала его шею, спину и бока. Сперва читать это казалось бесполезной затеей, попыткой влезть наживую в растравленную рану грязными руками. Просто в очередной раз поддаться чужой настойчивости и позволить вести. И всё же Оминису хотелось узнать, что в итоге Себастиан думает, и оттого бумага невыносимым огнём жгла холодные пальцы. Палочка послушно нашептала ему короткое послание.
«И снова попытка номер четыре. Ужасно думать, что ты больше никогда мне не напишешь. Не знаю, где Энн, Златоглазка не может улететь так далеко и возвращается уставшая и без вестей.
Что делать без тебя в новом учебном году?
Скажи, как всё исправить?
Надеюсь, Мраксы тебя не беспокоят.
Себастиан.»
Он черкнул тогда совсем простой ответ, чувствуя себя не в праве молчать, но и не давая никаких подсказок, как и что конкретно исправить:
«Я в порядке. Пока не знаю, что делать.»
Пестрая сова довольно фыркнула, унося письмо, запечатанное по всем правилам, сургучом и оттиском фамильного кольца. Оминис тогда ещё подумал, что на этом своеобразный разговор и закончится. Иссякнет, как медленно гаснет огонь в камине, оставшись без дров.
Ошибся.

Теперь их переписка напоминает осторожное прощупывание почвы при движении по верховому болоту небольшими шагами. Отстраненные темы. Безобидные рассказы о прошедших (ничего не значащих) днях. Недосказанность тревожит, но и вести серьёзный разговор на бумаге, диктуя ответ вслух перу, кажется отвратительной идеей, умноженной на возможность, что переписку кто-то перехватит, да хотя бы Марволо или, того хуже, отец. Хотя вот они, кажется, только порадовались бы, узнав всю историю с реликвией Слизерина, может быть даже признали в Оминисе не совсем уж пропащую душу, раз тот смог пройти туда, куда они сами не заглядывали. Думая об этом теперь, Оминис ощущает необычное спокойствие, абсолютный холод внутри себя, какой бывает в каменном склепе, на стенах которого в летнюю жару собирается конденсат. Эта история не трогает младшего Мракса так, как должна бы, учитывая, насколько крепко он увяз в темных искусствах, даже не желая этого, и насколько сильным был удар по его принципам, нанесенный Себастианом, подзуживаемым этим новичком, из-за которого привычный мир Оминиса рассыпался за прошедший год - постепенно, по кирпичику. От мысли, что Себастиан, собственно, не так уж и виноват, что его подталкивал другой человек, который понятия не имеет о вещах, в которые суёт нос, становится чуть менее беспросветно.
Чуть более понятно. Конечно, Себ бы не сделал ничего подобного, если бы у него был только Оминис, и они нашли бы иное лекарство - или не нашли бы, но и никто бы не умер. Винить кого-то со стороны, по-детски жестокого и, как все люди, выросшие среди магглов, наивного Генри Уисла, не зря распределенного на Хаффлпафф, оказывается так просто, что у Оминиса дух захватывает от облегчения. Он сперва думает приехать к Сэллоу домой, как много лет до этого делал, чтобы уже лично обговорить наболевшее, но осекается посреди этой мысли, и перо, уже принявшееся строчить очередной, чуть более радостный, чем ранее, ответ, замирает над листом, уронив на него жирную кляксу.
Фелдкрофт теперь пуст. Сложно принимать гостей, проживая в палатке среди развалин своего прежнего дома. Как и самому Мраксу жить в полевых условиях - не то, чтобы облезлые полуразрушенные стены недостаточно хороши для потомка великого рода, но некомфортны и непривычны. Или он просто ищет оправдание. Значит, надо придумать что-то иное.

Оминису не хочется приглашать гостей в дом, который для него самого является скорее тюрьмой, вынужденным местом пребывания. Это всё равно, что пригласить кого-нибудь на экскурсию в Азкабан, так, прогуляться вдоль пары этажей и провести интервью с дементорами. И всё же, наверное, это лучше, чем отсутствие крыши над головой. Неприятно признавать, но, кроме всего прочего, Себастиану наверняка будет интересно увидеть поместье, ведь у него никаких неприятных ассоциаций с ним нет. Он обязательно захочет изучить коридоры и заглянуть в темные углы. Для него это будет и правда познавательно, значит, он согласится, а уже здесь, на месте можно будет обговорить ситуацию и найти ответ на все беспокоящие вопросы.
Вечером он впервые за каникулы, да что там, впервые за несколько лет, подает голос во время ужина. Палочки в руке нет, и потому Оминис не может полностью насладиться чужим удивлением, а только впитывает направленные на себя взгляды и гулкую тишину. До чего забавно это должно смотреться со стороны, его губы трогает полуулыбка, добавляющая лицу непривычной живости.
- Ко мне приедет друг, - голос ничего не выражает, кроме уверенности. В конце концов, это и Оминиса дом тоже. У него есть здесь права, даже те, которые и врагу не пожелаешь.
- Он чистокровный, - добавляет Оминис, полагая, что такого объяснения будет достаточно. И в очередной раз ошибается, а потому после испорченного ужина сидит в кабинете Клавиуса и выслушивает долгую лекцию.

- Сэллоу, - сообщает он кратко, - Себастиан Сэллоу. До конца каникул.
Палочка высвечивает для своего хозяина чужое - по-настоящему чужое, с заостренными чертами и тонкими губами, - лицо, которое щурится то ли из-за красного свечения, испускаемого палочкой сына, так напоминающего оттенком электрические разряды круциатуса, какими их описывали Оминису, то ли от неверия в то, что перед главой семьи именно этот гадкий утёнок теперь сидит с видом победителя. Знал бы Клавиус, что прошёл этот утёнок, куда смог забраться, пусть и с чужой помощью. С восемнадцатого века никто не мог пройти в скрипторий. Может, просто не было достойных до сих пор. Оминис выдерживает этот многозначительный взгляд, как обычно, равнодушно, но теперь за этим равнодушием больше нет отвратительно унизительного страха, ничего там больше нет, кроме желания поступить по-своему.
- Да, я ручаюсь за него, - с нажимом произносит. Это странно, непривычно как-то, быть уверенным в своих действиях, и старший Мракс тоже делает большую паузу, точно пытается перевести дух. Можно ли считать это за победу? Оминис наклоняет голову, откидывается в кресле. Он ведь и правда наследник Слизерина, хоть и самый младший из многочисленного змеиного потомства. Хоть на что-то в своей жизни он может повлиять, в конце концов. Теперь не Мраксы его беспокоят, а он - их.
- У нас тут не пансион для несчастных деревенских сирот, - угрюмо заявляет Клавиус. Его сын больше не строит болезненно-печальное выражение, как бывало раньше. Его пустые глаза переливаются, словно драгоценные камни.
- Обо мне заботились. Благороднейшее семейство не может вернуть свой долг? - слова сами складываются, сочатся меж губ почти что с шипением, - Очень достойно.
Он ощущает кожей движение, с которым отец достаёт палочку. Не пытается ни спрятаться, ни даже отклониться, прекрасно зная, что от результата этой своеобразной дуэли (в которой один беззащитен) будет зависеть и итог. Он готовится к чему-нибудь непростительному и думает о том, сколько круциатусов на пути к своей цели наложил Себастиан. И Генри, он наверняка тоже не единой своей древней магией расправлялся с гоблинами и троллями. Ох, сколько бед они натворили.
Секунды текут, Оминис молчит, и отец так и не произносит ни единого слова проклятия, если только не считать за них тихую брань. Ком страха, затаившийся внутри еще в двенадцать, наконец растворяется, оставляя вместо себя гулкое ничего. Абсолютный ноль.
Ему даже позволяют предложить другу одну из многочисленных гостевых комнат в свободное пользование.

И всё же Оминис не знает, что сказать по этому поводу Себастиану, который едва не стал бывшим другом. И решает не дожидаться нового письма, чтобы отправить приглашение ответом на него. Вместо этого он подзывает фамильную сову, жутковатого вида (жаль, самому Оминису не оценить этой красоты) чёрную сипуху, и её заставляет лететь с медальоном-порталом и совсем короткой запиской, поясняющей время, когда переход будет работать.
«15:00, суббота. Я буду ждать.»

Отредактировано Ominis Gaunt (26.05.2023 19:05:05)

Оминис ожидаемо ощущает страстное желание вернуть Фобоса сразу, как только тихий шелест его крыльев затих, знаменуя о том, что сипуха набрала высоту - полет предстоял через горы. Разве не проще было бы оставить ситуацию как есть? Мракс в прошлом поступал так часто: он прерывал споры, предлагал подождать и остыть, отмалчивался, когда стоило бы не просто говорить, а кричать. А потом становилось поздно.
Это чувство похоже на тошноту, скрученное внутри сомнение - стоит ли так опрометчиво сближаться, не будет ли это ещё большей ошибкой, чем все совершенные до этого? Энн, прежняя бойкая Энн наверняка опять посмеялась бы над ним беззлобно, дернув за рукав, чтобы не стоял на балконе столбом, словно вглядываясь в темнеющее небо, краски которого навсегда от Оминиса скрыты.

Нынешняя Энн не позволяет себе шутить и смеяться, скованная не то своим болезненным проклятием, не то просто безнадёгой, в которой пребывает, словно Соломон всё ещё из могилы говорит раздражённо и гулко, что ничего не поможет. В её голосе отпечатались чужие отчаянные нотки, будто Энн решила выбрать не жизнь и надежду, а дядю и его печальную судьбу. Ужасно звучат её короткие послания, и хуже только то, что поделиться ими Оминису не с кем.
Она, после долгих разговоров, весной согласилась ничего не говорить о поступке Себастиана, не так легко, как Мракс, но всё же, вот только... Теперь даже с Оминисом почти не общается, хотя он-то и в курсе места её пребывания - и в отличие от того же Себастиана он не собирается выдавать чужие тайны, даже получив их в своё распоряжение. Удивительно, что Мраксу до сих пор хочется припоминать, как легко тот впустил новичка в их тайное место, и цеплять этим старую, немного детскую, обиду. Может быть, оттого, что и дальнейшие события вовсе не были радостными, и это знакомство привело только к разрушениям? Или Оминису просто кажется, что он имеет больше прав на крипту, потому что является прямым потомком Слизерина, а, значит, кровь всё же имеет значение. От этих мыслей кружится голова, а ответов, по крайней мере, удовлетворительных, не находится.

Но Мракс не поступит с Энн так, как её брат с ним, ни в коем случае, хотя бы в память о том, чем была их дружба раньше, дружба всех троих, когда близнецы были неразрывно связаны с уютом и теплом, со всем, что для него не стала значить родная семья, многочисленная, пронизавшая связями весь магический мир, но постепенно увядающая, как не принесшие плодов цветы в саду. Он опирается локтями на старые перила, тяжелое и нагретое за день солнцем лакированное дерево, слушая разноголосье птиц и насекомых, полные жизни звуки, заглушаемые в глубине дома до состояния безумных едва слышных шорохов, но на балконе играющие всеми нотами. Они такие похожие и в этом мрачном саду, и среди холмов Фелдкрофта, что можно попытаться представить себя там, в беззаботной безопасности, где за небольшим оврагом течёт освежающая певучая речка, где есть кто-то, кто ждёт.
Он остаётся в неподвижности так долго, что в конце концов на светлые волосы и укрытые рубашкой плечи осаживается холодная вечерняя роса, а затем медлительным призраком неслышно направляется в тёмную глубину дома.

Во снах у Оминиса не бывает света и ярких красок, его сны - коктейль звуков, запахов и ощущений. Сейчас это чужие кудрявые волосы под ладонью, взмокший затылок, подставленная шея и горячий шёпот, убеждающий, уверяющий, а иногда и обвинительный. Слова путаются, собранные из старых разговоров и писем, просьбы сменяются требованием, лёгкие прикосновения губ к коже - укусами. В таких снах ему тяжело дышать. Оминису кажется, что это естественно: если не выходит убедить в разговоре, примени другие способы донесения мысли, так рассуждает любой слизеринец, и Сэллоу тоже мог бы, если бы их отношения были чуть менее дружескими и чуть более эгоистичными. Возможно, Оминис просто хочет найти новые - веские - причины, что сняли бы с него часть вины, которую он сам на себя повесил, и объяснили, почему он выбирает сторону Себастиана, даже когда тот полностью разбивает всё то, что было Мраксу важно. Лжёт, прикрываясь благими намерениями. Убивает, не найдя возможности поступить иначе и оказавшись во власти обстоятельств. Со стороны всё выглядит ужасно, но намного ужаснее должно быть изнутри.
Может, это просто последствия тревоги за друга, на которого столько свалилось, и который не смог найти достаточную поддержку ни в ком и ни в чём, кроме тёмной магии. Эти сны сами похожи на тёмную магию, в них Оминис то и дело отвечает чужим убедительным аргументам на проклятом парселтанге, и тогда касания становятся ещё отчаяннее и смелее, и от этого сна нет желания очнуться.
Проснувшись в разворошенной постели, он долго приходит в себя, благо, от младшего сына, да ещё и наделенного магическим уродством, не требуется вовремя спускаться к завтраку или, того хуже, посещать многочисленные официальные приёмы. Хорошо быть предоставленным самому себе и не чувствовать назойливого внимания - Оминису явно необходимо время, чтобы разобраться в себе. Наверное, больше времени, чем остаётся до трёх часов пополудни, но ничего изменить уже нельзя.

После обеда поместье замирает: старших его обитателей дома нет, а младший неслышной тенью спускается в гостиную и там усаживается в кресло в углу, раскрывает книгу - один из немногих плюсов пребывания здесь это обширная библиотека, в которой нет запретных секций, но большая часть изданий, стоящих на сталлажах, в Хогвартсе была бы определена именно туда, где ученики не смогли бы добраться до них.
Конкретно в этой нет ничего особенно тёмного и запретного, это просто жизнеописание великих семей, чьи родовые древа корнями утопают во мраке. Палочка терпеливо начитывает монотонным, отзывающимся внутри Оминиса как его собственный, голосом. Со стороны выглядит так, словно читает он сам, пользуясь красноватым свечением, исходящим от кончика вишневой отполированной ветви, но глаза не смотрят никуда, мертво замерев где-то в районе первых строк. Такое чтение усыпляет, помогая скоротать время. Свет он так и не зажигает поэтому к нужному времени, просто вдруг слышит своеобразный звук - свист и скрежет, неразличимый зрячими, с которым происходит перемещение порталом. И затем смягченный ковром удар, знаменующий, что Себастиан не устоял на ногах, как это обычно и бывает в первые раза три таких перемещений. Мракс отлично припоминает, как гнусаво смеялся над его головой Корвин, пока он вслепую шарил ладонью по полу, призывая палочку в руку. На помощь он, конечно, не смел тогда рассчитывать. Но в следующий раз уже не уронил свой инструмент связи с миром, а затем уже не падал, выдерживая магию портала так, словно никогда и не валялся от неё под ногами родственников.

Оминис мгновенно, отложив книгу, соскальзывает со своего места и направляется вперёд, на голос друга, разливающийся по комнате. Но не решается первым протянуть руку и помочь ему встать, просто оказывается рядом. И терпеливо стоит, ожидая, пока Сэллоу поднимется на ноги, а затем, пока зазвеневший на цепочке медальон вернут ему в руки. Это не та самая основная реликвия Мраксов, с крупным темно-зеленым камнем, вписанным в массивный серебряный узор, и даже не её копия - лишь один из многочисленных символов былой вырождающейся власти. Но Оминису становится спокойнее, когда она возвращается к нему, будто не мечтает разорвать все связи с этим местом и своей фамилией.
После всего случившегося на пятом курсе, может быть, и не мечтает больше. Может, ему стоит хранить тьму, сконцентрированную здесь, не давая другим зачерпнуть её слишком много.
- Привет, - Оминис ощущает, как от неловкости вспыхивают обычно холодные его щёки, это наверняка выглядит как-то по-дурацки, но оценить нет возможности. Приходится просто не думать об этом.
- Я уговорил... - едва начав, он замирает на долю секунды, запнувшись, - ...Уговорил отца разрешить тебе остаться здесь до конца каникул, - голос выправляется и ближе к завершению этой маленькой речи становится всё же ровным и уверенным, - Поэтому располагайся, пожалуйста.
Палочка помогает Оминису понимать, что или кто перед ним, но не даёт всей картины. Только штрихи, только очертания. Их не хватает, чтобы понять точно все нюансы чужого настроения.

- Я надеюсь, что ты захочешь, - добавляет он спустя гнетущую его паузу, - Погостить тут это время, я имею в виду. Для тебя и комната будет.
Оминису нестерпимо хочется завести какой-нибудь лёгкий, безопасный разговор, который бы дальше потёк сам собой, который не приходилось бы так жалко выжимать из себя, сжимая ногтями кожу на собственном бледном запястье до болезненных вмятин. Хочется и высказать всё, что успел обдумать за эти долгие дни, но слова точно примерзают к нёбу вместе с языком, и Мракс только зябко поводит плечами, думая, что сейчас не отказался бы от школьной мантии, надежной, как шерстяной плед. Или использовал бы на себе дезилюминационное заклинание - оно не избавило бы от холода, но помогло бы перестать переживать о том, что там Себастиан видит из испытываемого им.
- Как ты? - просто спрашивает он в итоге, делая шаг вперёд и мягко касаясь чужого плеча ладонью в нереализованных, незакрытых объятиях.

Молчание кажется ему сейчас самым безопасным выбором, потому что Оминис и правда умеет вкладывать в тишину определённый посыл. Иногда - таинственность, ведь именно ради неё, ради этой атмосферы, в зеленом свете гостиной становящейся абсолютно волшебной, первокурсники так легко велись и стояли, искоса поглядывая на Мракса и нетерпеливо шепча, что вот-вот, хвост мелькнул, а не ради самих русалок, которые были лишь атрибутом, своеобразной декорацией. И именно поэтому, наверное, на Мракса за эти беззлобные шуточки никогда не обижались.
Русалки никогда не приплывают, а вот кракен, чуткий к ударам по стене и стеклу, - да. Оминис никогда не увидит, но может иногда ощутить его грузное тело с помощью палочки, для которой мутновато-зеленая вода не является помехой. Удивительно, но на пятом курсе почти не было времени и настроения вот так постоять, без гнетущего чувства тревоги. Уютная тишина, так это называют, но сейчас безмолвие другое: давящее, как каменная плита, под которой теперь покоятся кости его тёти, которая так и не смогла выйти из построенных Слизерином коридоров. По крайней мере, при жизни.

Им пришлось ещё раз пройти через залы Скриптория, но уже с другой стороны, чтобы дверь вновь не запечаталась, повинуясь давным-давно наложенным чарам. Ноктуа было необходимо забрать, и Мракс пошёл бы один, если бы друзья не согласились. В конце концов, Оминис сам всё сделал, аккуратно сложив каждую кость заклинанием в мешок - он и думать не мог о том, чтобы касаться их своими руками. Не после того, как самолично позволил Уислу и Сэллоу зайти так далеко. Не после того, как Себастиан корчился на полу перед дверью, чтобы они все втроем не закончили жизнь так же, как сама Ноктуа. Заколдованные змеи в нишах шипели и злились, потому что их колдовство, защищающее зал, уже было раскрыто, и Оминис слышал каждое их слово, каждое проклятие, гулко разносившееся на парселтанге из глубины лабиринта.
Потом были похороны - краткие, молчаливые. Друзьям Мракса нечего было сказать над останками той, кого они даже не знали, а он сам не хотел рассказывать в подробностях. Тогда он всё ещё не признавал свою фамилию.
Но и тётя Ноктуа была частью этой семьи. И если они оба существуют, раз они появились, это значит, что мрак не так уж всемогущ.

Сейчас тревоги тоже много, да и не будешь же бесконечно молчать. Оминис едва заметно хмурится, немного отворачивая лицо от света, загоревшегося на кончике палочки Сэллоу. Теперь-то он увидит, насколько Мракс взволнован. Но, конечно, вряд ли интерпретирует должным образом.
- Для тебя, - с вопросительной интонацией отвечает Оминис, вернув себе уверенность, но ощутив, насколько растерян его друг, по чуть скачущему голосу, как будто Себастиан уже напридумывал себе невесть каких ужасов, которые его должны ожидать, - Если ты, конечно, ничего не планировал на эти дни.
Себ, конечно, постоянно рассказывает о своих планах на грядущие дни в письмах, но последнее письмо Мракс так и не получает вовремя из-за приглашения, так что и не может знать наверняка. Но справедливо рассуждает, что в крайнем случае можно будет куда-нибудь слетать, куда там Сэллоу понадобится. Если самый главный разговор пройдёт хорошо, конечно же. А он как раз и не клеится.
- Ты знаешь, что я не люблю требовать, - немного ворчливо поясняет Оминис дальше, - Не люблю, но могу. - он говорит это, ставя точку интонационно, чтобы закрыть тему. Разговоры с отцом всегда тратят всю его внутреннюю энергию, но, пожалуй, в этот раз он оказывается менее истощён по итогу, мысленно возвращаясь в тот неприятный вечер. Или, может быть, цель в данном случае оправдывает средства. Впервые увидев выходящего из крипты Уисла, Оминис тоже был готов пожертвовать своим душевным спокойствием, которого и так лишился за мгновения.
Генри ещё тогда попытался солгать ему! Из рук вон плохо, надо сказать, как и все хаффлпаффцы, и только потому, остыв, Мракс не стал ничего предпринимать. Впрочем, чтобы он остыл тогда, выслушивать не самые лестные эпитеты пришлось ещё и Сэллоу.

Тревожные мысли не отступают, вопреки надежде на это, когда Себастиан обнимает в ответ, уже полноценно, прижимается накрепко и порывисто, как и всё, что он делает в своей жизни. Слишком многое случилось, слишком многое требует объяснения. И Энн, как можно перестать думать о ней, огарком свечи вытаивающей с каждым днём, и которая теперь даже не надеется на излечение, полностью лишённая всех своих мечтаний и будущего.
- Я рад, - Оминис укладывается подбородком на чужое плечо и так стоит с полминуты, ощущая торопливый ритм сердца Себастиана. Фыркает беззлобно, но с должной долей целеустремленности, которую никак не мог обрести в том году:
- Ну, наверное можно было бы использовать на друг друге Arresto Momentum, чтобы продлить мгновение, но я хотел бы сперва поговорить, - и нехотя отодвигается, выпутывается из рук Себастиана и сам первый усаживается на диван, даже не используя палочку, чтобы посмотреть, куда садиться; дом он успел ещё в детстве изучить надёжно, почти что до сантиметра, и, даже не бывая в нём столько времени, не путается - потому что Мраксы вообще не утруждают себя какими бы то ни было перестановками, а домовикам что-то двигать и вовсе запрещено.
Зато всё на своих местах.
Невидящий взгляд вновь устремлён вбок и немного вниз.
- Я тебя не виню, - просто говорит Оминис, вкладывая всю свою уверенность в это решение, но озвучивая его впервые, - Я много думал о случившемся, и я тебя не виню. Вот. Я хочу спросить... - он всё же болезненно хмурится, - Не страшно, если ты не захочешь отвечать сейчас, но мне важно знать. Что ты чувствовал тогда, в катакомбах?

Сразу после Оминис это не спрашивал, потому что был разочарован и зол, особенно тем, что ему пришлось лгать и изворачиваться ради друга, а придумать на ходу достаточно адекватный рассказ трудно. Тем более учитывая, что смерть Соломона от непростительного заклинания ни у кого не вызвала сомнений, вот только даже представить, что пятикурсник, пусть и талантливый, на такое способен, взрослые тоже так и не решились, заморозив пока расследование. Затем Мракс никак не мог найти нужных слов, да и вообще больше времени посвятил разговорам с Энн, отчего сам впал в неприятное, депрессивное состояние, похожее на эффект проклятия. Или эффект безнадёги, словно белым саваном, укутывающий в том небольшом доме, где сейчас живёт Энн (не то, чтобы это можно было бы называть жизнью в полной мере). А потом уже закончился год, и все разъехались, спрашивать стало невозможно, ну или Оминис, скорее всего, хотел максимально отложить момент выяснения сути своих переживаний. Но вопрос остался. От которого теперь будет зависеть дальнейшая судьба их общения, возможно.
Обладание необъяснимой мощью не всех оставляет неизменными. Разве что тех, кто обладает удивительной устойчивостью, наивностью и прямодушием, как Генри - удивительное исключение из всех возможных правил.
- Просто, оглянись вокруг, - добавляет Оминис, обводя неловко рукой, и, кажется, бледнеет, потому что уже не чувствует жара в лице, - Здесь собрано много того, что не должно попасть в чужие руки, что вообще не должно выйти за пределы поместья. С этим надо уметь справляться. И я хочу тебе доверять, как раньше, понимаешь?
Он и правда хочет доверять безотчётно и безоглядно, искренне радуясь и снова устраивая игривые дуэли.
Не боясь за Себастиана.

Изменился. Они все изменились за прошедший год.
Оминис не знает, как относиться к этим изменениям: как к чему-то хорошему - или как к симптомам чего-то ужасного, что столько времени не трогало младшего Мракса, обходя стороной, но теперь набросилось с многократно накопленной силой. Он закусывает изнутри щёку незаметно, чтобы случайно не спросить, что Себастиан имеет в виду, и не отвлечься от того, что действительно важно: от настоящей проблемы, которая между ними, словно стена, словно невидимое стекло, спаянное из песка несказанных слов.
Сэллоу гасит свой маленький свет, и Оминис, чтобы тот не остался снова в полумраке, чтобы не вздумал в нём, как бы это не было странно, прятать свои мысли, щёлкает пальцами, призывая домовика. Потому что зрячим людям важны условности. Им нужен свет, чтобы быть искренними, свет ведь даже ассоциируется с истиной, а ложь, вместе с которой всё плохое - с мраком. В темноте проще скрывать что-то от себя самого, не говоря уже о других, хотя Мракса эта особенность как раз и не касается.
- Свет, пожалуйста, - он говорит эльфу совсем не таким тоном, с которым обращается к Себастиану, а более уверенным, так как точно знает, что имеет право приказывать, даже тогда в силу характера предпочитая смягчать слова до просьбы, просто такой, которую нельзя не выполнить. И светильники с зачарованными свечами, расположенные по периметру стен, и большая люстра загораются мгновенно, высвечивая все наполненные тенями углы. Что-то такое предстоит сделать сейчас с собственной душой Себастиану.

Оминис слушает, вновь пользуясь помощью своей палочки, чтобы воспринять так много информации, как только сможет. Не мешает вываливать всё, что наболело, но и не помогает собственными ответами нащупать "правильный" ход мысли, ни к чему более не подталкивает друга, только с каждым новым витком его речей больше хмурится. Тот, естественно, на месте не усидел даже на пару минут, и теперь Мраксу приходится водить головой, точно сове, с микроскопическим опозданием поворачиваясь вслед за чужими перемещениями, чтобы не упустить ни одной детали. Сколько же всего копилось это время в Себастиане, не находя ни малейшего выхода, раз сейчас, получив возможность поделиться этим, тот мечется, то становясь холоднее, то вновь доказывая с жаром то, что Оминис и так знает. Впрочем, всегда полезно узнать, как это видит другой человек. Благодаря палочке скульптурно выделяется в пустом мире, лишённом намёка на цвета, лицо Сэллоу, которое то кривится от усмешки, то искажается как от боли, то застывает подобно маске. Голос тоже скачет. Это много. Это несколько больше, чем Оминис готов воспринять моментально, но он всё равно слушает до конца, не прерывая. Про книгу, про реликвию, про Энн, про Соломона, всё будто в одном котле, куда ингридиенты для нескольких зелий сразу смахнули и смотрят на ядовитый дым, предшествующий взрыву.
Себастиан говорит про смерть. Про жизнь, которая мало чем отличается от смерти.
И Мракс чувствует - это всё правда, чистейшая искренность, поток которой вместо ручья стал огромным водопадом, гигантской волной, погребающей под собой города.
А потом Оминиса обжигает, как пощёчиной - последней фразой друга, почти что безобидной в своей сути и, кажется, сказанной без того смысла, который сразу пришёл на ум самому Мраксу. Эта похвала задевает в нём неприятное, скрытое обычно глубоко внутри и тёмно-зеленое, как цвета семейного герба, так похожие на цвета самого Слизерина.

В этот раз он своими туманно-пустыми глазами вперивается ровно в чужие глаза, найдя их с помощью палочки.
Нахмуренный, с жёстко сжатой челюстью. Совсем не такой растерянный, как на картине, где со спины к семилетнему ребёнку, сидящему на неудобном стуле, вечно подбирается подросток с хищной улыбкой садиста и зачесанными волосами.
- Я знаю, куда ты смотришь, - говорит Оминис, в противоположность своему взгляду, печально, - Меня тогда отец обездвижил чарами, чтобы я смотрел ровно туда, куда надо художнику. Палочки ещё не было ведь. Но, как видишь, когда портрет оживили, этот я всё равно стал смотреть вбок, - и пожимает плечами, - Сядь, пожалуйста.
Он дожидается, пока Сэллоу разместится рядом, не теряя контакта с его лицом. И тогда начинает:
- Давай по порядку. Я не хочу, чтобы ты думал, что мои вопросы к тебе связаны исключительно с книгами или реликвией. Это уже случилось, - Оминис глубоко вдыхает, - И прошло. Иначе мы бы, наверное, не говорили сейчас. Мне важно понимать, что сейчас у тебя, - он протягивает левую руку и осторожно, словно боясь обжечься, касается на мгновение ладонью чужой груди, понимая, что уже делал так, и только, видимо, через прикосновение и способен передать это ощущение, эту жажду сопричастности, - Внутри. Спасибо, что был так подробен и откровенен. Это первое, что я хочу сказать.

Мракс на несколько секунд замолкает, чтобы собраться с силами, и даже прикрывает глаза, пряча их мутный хрусталь. Затем вновь набирает в грудь словно загустевшего воздуха:
- Я не считаю, что книги тебя околдовали, - он даже изгибает уголок рта в намёке на болезненную улыбку, - Не книги. Не реликвия. Я всё это время боялся, что тебя околдует власть. Над инферналами, над чужой жизнью, как с тем гоблином. Над дядей, от которого ты натерпелся. Я не хочу, чтобы тобой и твоими действиями управляло что-то кроме тебя самого. Это второе.
Тут Оминис поджимает губы.
- И третье ещё хочу сказать, Себастиан, раз ты спросил: Энн на меня не влияет. Мы едва ли парой писем обменялись и, мне кажется, она и меня считает виноватым в случившемся. Она... - тут он наконец устремляет взгляд в сторону, опуская палочку и теряя ощущение почти-что-зрения, - ...Я не могу описать. Ты прав в том, что это словно другой человек. Чужой и почти незнакомый мне. Но вот ты - ты мне знаком, Себастиан, и, что бы ты ни сделал в том году, что бы ни натворил с Генри, это всё ещё ты. Это для меня главное, - Мракс словно сам удивляется себе, впервые сумевшему это сформулировать, и сейчас едва сдерживает выступающие слёзы, глядя в пустоту. По внутренним ощущениям, это длится вечность.

Поняв, что образовавшаяся после всех взаимных откровений пауза как-то подозрительно и гнетуще затягивается, Оминис вновь поднимает палочку и аккуратно касается предплечья Себастиана. Вот только нормальных идей для разговора теперь как-то и не находится, а потому получается нечто невразумительное.
- Генри мне всё в подробностях изложил, кстати, о ваших похождениях. Ну, всё что сам видел. Так что да, я рад, что мы никому не рассказали, - не получая сопротивления, он поднимается с дивана и тянет за собой Сэллоу, всё ещё держа его руку. Будто иначе он куда-то потеряется.
- Раз уж мы решили наши вопросы, может быть, пока расположишься в своей комнате? Тебе ещё выбрать надо, у нас три гостевых спальни с тех пор, как Марволо перестал тут появляться кроме как на праздники. Но его комнату я не рекомендую. И не смотри ты на портрет, ради Мерлина, если бы я мог, я бы сжёг его, - Оминис легко представляет это. Он представлял, как сперва медленно занимается, теплея от ударов огненными заклинаниями, зачарованная резная рама, как начинает потрескивать и ссыхаться лакированное дерево, как с тонким свистом сдуваются защитные чары, как начинают жирно коптить сперва углы, а затем и весь холст, как в нём образуются дыры, как беззвучно кричат те, кто обречён вечно мучаться от близости друг к другу.
Как жаль, что если он когда-нибудь и совершит задуманное, то не увидит этого.

Отредактировано Ominis Gaunt (06.06.2023 22:10:22)

Характер ничем не перебьёшь, это правда, в случае Оминиса уж точно - он столько лет сопротивляется всему, что в его семье происходит, что выработал иммунитет от всего: насмешек, жестокости, презрения. Иногда ему самому кажется, что это исключительно вопрос упрямства, а не принципов, и тогда едва сам не начинает презирать себя. Был бы он столь же упорен в своих убеждениях, если бы получал признание? Если не считался бы с рождения проклятым свидетельством вырождения и символом накопленных в семье Мраксов проблем, живым напоминанием своему отцу о том, к чему приводит кровосмешение. Даже его имя, данное матерью, словно звучало дурным предзнаменованием.
В детстве это было, впрочем, более наглядно: без палочки потомок древнего магического рода оказывался беззащитнее нищего маггла, потому что слеп и слаб здоровьем. Теперь Оминис уже достаточно крепок морально и физически, а магия не только заменяет зрение, но и улучшает, многократно увеличивает возможности восприятия по сравнению с обычными людьми. И, оставаясь дурной приметой для родственников, он уже не чувствует себя настолько проклятым.
Но всё ещё ненавидит тех, с кем вынужден жить под одной крышей. Тот нарисованный Оминис, заключённый в рамки холста, чувствует то же самое - или только то, что чувствовал его прообраз много лет назад?

Мраксу нелегко даётся его последовательная речь, сразу видно, что, в отличие от Генри с его подвешенным языком, он совершенно не привык изъясняться в подробностях и так выстраивать свои слова, чтобы собеседнику не хотелось их немедленно опровергнуть. Эта черта их общего с Сэллоу друга, кстати, одна из основных причин всего произошедшего. если бы только Оминис не послушал Уисла, упорного в своих уговорах, им всем не пришлось бы столкнуться с ужасной дилеммой, а Соломону - умереть. Наверное. Сложно рассуждать в сослагательном наклонении, не зная всех условий задачи. Может, было бы лучше. Может, хуже. Однако, всё случилось так, как случилось, а идти вперёд Оминису и Себастиану придётся уже без помощи со стороны. Пока у них получается это с трудом, будто привычное на протяжении стольких лет общение, ставшее естественной потребностью, никак не складывается нужным образом - то одной детали не хватает, то другой. Причины понятны, впрочем, что уже хорошо.
Он хмурится снова, но уже скорее для поддержания общего настроения, подавленного к концу разговора, и повинуясь ироничным ноткам в чужом голосе.
- Достаточно, чтобы я мог сделать выводы, - хмыкает в ответ.

- Ты был где? - голос Оминиса вопросительно взлетает, он придерживает Генри за локоть и разворачивает к себе от стола, за которым они сидят - вокруг никого, потому что Уисл, конечно, проспал из-за своих тайных ночных приключений, а Оминис освобождён от урока полетов, который стоит первым в расписании, - Когда? Зачем ты вообще согласился на это?
Мракс отлично знает историю Азкабана. Знает, для чего эту твердыню поставили на отдалённом острове, и зачем на самом деле туда отправляют провинившихся волшебников. Многие чистокровные теряют голову от власти, которую даёт магия, если её достаточно глубоко изучить, если не давать себе отчёта в том, что ты делаешь, если не пытаться контролировать свои страсти и желания. Конечно, любой может соблазниться, но тем, в чьих жилах течёт волшебная кровь, тем, за чьей спиной сотни лет и не одно поколение исследователей, до этой пьянящей силы рукой подать. Из Мраксов можно было бы взять любого, абсолютно любого - и при должных усилиях отправить на этот остров в качестве пищи для мятущихся гневных духов, только громкая фамилия и деньги до сих пор мешают этому.
- Да ещё в начале года. Я хотел помочь портрету с его родственниками, ну и разобраться в истории со своей магией, - разводит руками хаффлпаффец, а затем беззаботно хлопает своей тёплой рукой по тыльной стороне ладони друга, - Всё в порядке, правда. Думаю, я справился со своей задачей. И узнал то, что хотел, чего переживать?
Оминис нервно дергает уголком рта.
- Дементоры. Ты видел их?
- Ну да, видел. Та дама, ой, я уже забыл её фамилию, что-то там про деревья или чертей... В общем, она вызвала патронуса и отогнала их сразу же. Я и испугаться не успел. Хотя, конечно, заключённые там в ужасном состоянии, врагу не пожелаешь.
- "Не успел испугаться"! - восклицает Оминис, - Многим достаточно рассказа, чтобы бояться их. Ты знаешь, почему именно они сторожат волшебников в этом месте?
- Потому что это достаточно жуткое наказание? Потому что их невозможно обмануть? - бросает предположения Генри, наморщив лоб, и Мракс невесело фыркает, качая головой.
- Ты узнаешь в подробностях, когда доберёшься до конца курса по истории магии, как и большинство студентов. Дементоры просто были в этом месте всегда. И, чтобы они не разбредались по свету, а жили в одном конкретном месте, с ними заключили договор и регулярно поставляют свежую пищу. Людей.
Генри, который в этот момент прикладывается к кружке с тыквенным соком, давится и начинает откашливаться, бормоча неразборчивые извинения.

- Зачем мне новый портрет? - удивлённо спрашивает Оминис, не оглядываясь. Это естественная привычка: игнорируй, и они замолчат. То, что Мракс делал пять лет в школе. То, что он делал всю жизнь в поместье, ничего сложного. Молчи, сделай вид, что не слышишь. И шипение останется шипением. Портреты родственников сами всегда старались делать вид, что его не существует - что это сверчок в углу цвиркает или ворона каркает под окном, а не живой человек. Ребёнка это пугало, подростка раздражало. Юношу это больше не трогает, ему комфортно не взаимодействовать с этим местом больше положенного. Да, он ходит по коридорам, спит в комнате наверху, небольшой и пустынной в сравнении со всеми остальными вычурными помещениями дома, но одновременно существует в другом мире, своём собственном. Но сегодня всё иначе, и он поворачивается на голос, и низким, змеиным шёпотом говорит так, чтобы Себастиан не понял, потому что ругаться на английском ему всё же неловко:
- Эсшшхаашссс, - это едва ли громче, чем шорохи ветра, гуляющего по коридорам на втором этаже. Впрочем, тот, кому слово предназначалось, естественно, не мог не услышать его, пусть и был всего лишь нарисован и не нёс в себе всё садистское очарование Марволо, с которым Оминису пришлось столкнуться в жизни не раз.
В этот раз он почти не ощущает, что делает что-то тёмное, чем всегда считал это своё умение. Что-то тёмное - это похожие на электрическую вибрацию всполохи, охватывающие мучимую круциатусом жертву. Что-то тёмное - это одновременно холод и жар подчиняющего заклятия, разливающий в разуме сводящую скулы сладкую патоку. Что-то тёмное - это два слова, несущие мгновенную смерть в обход любой защиты.

Себастиан подходит к выбору комнат совсем не как человек, зажатый в тиски обстоятельств, и в этом тоже можно заметить его характер и приспособляемость к любым условиям. Оминису кажется, что он бы просто взял первую попавшуюся комнату, и на это есть причины, ему ведь плевать на оформление стен, цвета, обстановку - главное, чтобы было тепло и спокойно, чтобы комната была его, и никто бы не смог в неё ворваться. В школе Оминис старательно изучал запирающие и сигнальные чары, а потом близнецы пригласили его к себе, и тогда Мракс узнал, что это значит - быть в безопасности. Дом Сэллоу был для него тихой гаванью, а узкая простая кровать без излишеств и семейные простые завтраки - куда лучше вычурной мебели и угодливости домовиков здесь.
Жаль, что тот дом в Фелдкрофте теперь закрыт для него и Себастиана тоже.
У них больше нет безопасного места.
Сэллоу, конечно, не понимает, что именно в комнате, которая принадлежала раньше Марволо, не так. Для него это действительно всего лишь ещё одни четыре стены, оформленные в слизеринском стиле и увешанные трофеями - старший сын Клавиуса Мракса обожает охоту, и хорошо, что он не развешивает вот так же головы замученных им магглов. Впрочем, сейчас, прожигая жизнь и проматывая ближе к Лондону свою часть семейного состояния, Марволо, может, и выделил комнату в своём новом доме под памятные части своих новых жертв. А детские оставил здесь. И они до сих пор экранируют тонкой аурой тех заклинаний, которые послужили орудием убийства, потому что их убийца хотел, чтобы это знали. Оминис от всех этих чудовищных ощущений быстро устаёт и чувствует что-то гнетущее, что царит здесь. Или гнетут только воспоминания, сложно разобраться (не хочется разбираться). И потому радостно выдыхает, когда Себ выбирает другую, угловую комнату, перед самой лестницей ещё выше.

- Здесь и тётя Ноктуа останавливалась последний раз, когда гостила у нас, давно... - Мракс не уверен, что комната с тех пор не претерпела изменений, - Они с отцом поссорились, и она уехала уже на следующий день. И пропала.
Он замолкает, потому что дальнейшая история ясна благодаря изысканиям Себастиана и находчивости Генри. Хорошо, что Сэллоу вообще не до переживаний, он с разбега влетает на покрывало, это слышно.
- Они прилетят к ночи, я думаю, - Оминис быстро в уме прикидывает, сколько обычно уходит времени у Фобоса, чтобы отнести письмо и вернуться налегке, а теперь, наверняка, обе птицы торопятся. Он подходит к окну, будто сам собирается в него выглянуть, но, естественно, не делает этого. Его палочка не может сканировать достаточно далёкие объекты, и возможности любоваться пейзажами у Мракса нет, и вместо этого он просто замирает в шаге от подоконника, - Ты знаешь, я с Фобосом раньше не особо ладил. Может, потому что от меня кошками пахло? Или мы просто мало общались.
Его задумчивую и немного монотонную речь Себастиан прерывает, чтобы пробубнить что-то своё, неразборчивое и непонятное.
- А? - Оминис оборачивается и наклоняет голову, точь-в-точь по-совиному, - Во что не поверю, ты о чём?
Он слышит возню на кровати, и поднимает палочку, чтобы узнать, что его друг уже вовсю исследует возможности своей постели. Оминис садится рядом, подсвечивая себе путь, чтобы ненароком не сесть на чужие ноги, и аккуратно устраивается на свободном пространстве.
- Она наверху, в мансарде. Честно говоря, не знаю, что бы рассказать о ней, так что, наверное, будет лучше, если мы... - он поворачивает голову. Прислушивается к мерному, тихому дыханию. Оминис отлично знает, когда его друг действительно спит, а когда притворяется. Знает даже, когда его сон ещё поверхностный и некрепкий, а когда переходит в самую крепкую стадию. Сколько раз Себ за последний год уходил в ночные приключения вместе с Уислом, и постоянно думал, что этого совсем никто не замечает?
Видимо, комнату придется показать позже.

Сперва Оминис раздумывает над тем, чтобы неслышно уйти к себе и, может быть, почитать ещё, пока есть время до ужина. Но теперь, когда Себастиан здесь, вновь запираться от всего мира в своей маленькой крепости под чердаком и скрываться в темноте кажется нелепостью. В конце концов, разве ради одиночества он позвал Сэллоу в этот дом? Совсем наоборот. Мракс аккуратно передвигается, стараясь не потревожить чужой сон раньше времени, вытягивается вдоль чужого тела, укладывая голову на соседнюю подушку и пользуется своим положением, чтобы последовательно, аккуратно и невесомо очертить пальцами лицо Себастиана. Это намного понятнее для него, чем ориентация с помощью магии. И позволяет узнать, что успело измениться за те месяцы, когда по разным обстоятельствам у Оминиса не было возможности касаться этого лица. Он сравнивает ощущения с тем, что было раньше; как будто ничего не изменилось, но ощущения совсем другие.

- Так ты увидишь наши лица? - спрашивает одиннадцатилетний Себастиан. Оминис качает головой.
- Нет, это совсем не то, как "видеть". Но я буду знать больше о тебе и Энн.
- Ладно, - тот пожимает плечами, что ощущает держащийся за них Мракс, - Только тогда я тоже твоё потрогаю. С закрытыми глазами. Хорошо?
- Справедливо, - рассудительно кивает Оминис, и начинает прокладывать себе путь кончиками пальцев от чужой шеи выше, к подбородку, губам, щекам Себастиана. Тот фыркает, как от щекотки, когда прохладные пальцы скользят вдоль переносицы, укладываются поверх его век, чертят линии бровей.

От подушек и правда идёт дурманный, летний аромат, смешивается с запахом Себастиана во что-то уютное, отчего совсем не хочется спешить, несмотря на риск; всё-таки разрешения Оминис не спрашивал. И всё же Сэллоу не просыпается, так как Мракс осторожен, и сейчас ему не нужно плотно прижимать пальцы к его коже, он касается едва-едва, словно тонкая паутинка, в которую случайно можно вляпаться, идя по лесу. У Оминиса нет повода задерживать руку на чужом лице, нет причин медленно и мягко гладить большим пальцем чужие губы. Но он всё делает это, а затем отнимает потеплевшую ладонь, и прижимает уже к собственному лицу. Он узнаёт запахи трав: вербена, вереск, валериана.
Странное чувство. Невероятное спокойствие.
Оминис и сам, не ожидая от себя, погружается в зыбкую дрёму. Ему кажется, что теперь его сны будут спокойными и умиротворёнными, а какими ещё могут быть рядом с Себастианом?
Он ошибается.

- Да я немного не об этом, - Несколько виновато улыбается Оминис, дослушав аргументы своего друга до конца и чуть наклонив голову, - Понимаешь, мне не нужны портреты. Ни старые, ни новые. Лучше совсем без них, тебе так не кажется? Я ведь даже не смогу по достоинству оценить работу художника, - палочка, конечно, любезно сообщает своему владельцу, как это бывает и с текстом свитков или книг, кто или что именно изображено на холсте, но и только. Изображение не ощупать пальцами, и ощутить в нём глубину с помощью магии тоже невозможно. Вопрос красоты пейзажей, портретов и натюрмортов навсегда для Оминиса закрыт, и остаётся лишь голое знание, факт, вроде формул уравнений в нумерологии или строгих расчётов движения планет в астрологии. Любоваться он не сможет никогда и ничем.
Это не вызывает негативных эмоций и воспринимается как всего лишь ещё один факт; в конце концов, может статься так, что увиденное не устроит Мракса и окажется хуже, чем ожидалось, так зачем пытаться? Они уходят вверх по лестнице, а маленький мальчик остаётся сидеть на нарисованном стуле, действительно похожий на муху, завязшую в паутине и уже переставшую отчаянно дергаться в попытках выползти.

- Да, она была лучше всех остальных, - Мракс вспоминает тёплый голос и руки, мягко поддерживающие его за плечи, вполголоса говоря о ней. Он тоже хотел бы быть "не отсюда", но слишком чётко осознаёт, что сам является частью этой семьи, частью наследия Слизерина, пусть и проклятой, обречённой на буквальное блуждание в темноте. Вот и преданность совы, принадлежащей отцу, получил. Ещё немного, и ученики, которые боялись просто заговорить с ним или упомянуть его лишний раз в школе, окажутся правы. В новом году предстоит изучить заклинание Патронуса, действие которого Генри пришлось впервые увидеть в Азкабане. Тёмным волшебникам оно совершенно недоступно, а потому всё внимание, конечно же, будет приковано к тому, как Оминис справится. Он знает, что Марволо эта магия не даётся, но насколько они на самом деле похожи?
- Рад это слышать, - вежливо добавляет Оминис, чтобы поддержать сонно текущий разговор, - Полагаю, тогда они прилетят вместе.
"Вместе" очень приятно произносить относительно Себастиана, и это слово разливается во рту нежной патокой, отзывается приятным звоном внутри.
Вот и лежат они теперь с ним вместе, как бывало в Фелдкрофте, когда, ещё не очень уверенно обращаясь с чарами, близнецы вместе с Мраксом сдвигали друг к другу две тяжелые кровати из четырёх и на образовавшемся лежбище втроём дурачились под ворчание Соломона Сэллоу об их совершенно непотребном поведении. К ночи дядя обязательно расставлял кровати по местам парой взмахов палочкой, и не давал пробираться к Энн и, например, щекотать беззащитно дразняще выставленное из под одеяла белое колено.
Из-за накативших воспоминаний Оминису поначалу кажется, что он всё-таки не заснёт, но ощущение уюта, которое он практически впервые за всю жизнь чувствует в этом месте, всё же пересиливает.

...поначалу он слышит вокруг только шорохи, словно высокая трава колышется под лёгким ветром, и чувствует тепло летнего солнца. Прямо как на холмах неподалёку от дома близнецов. Оминис делает несколько шагов, взбираясь вверх, хватаясь руками за куртинки и ощущая мягкие прикосновения травинок к лодыжкам, но почти сразу оказывается сбит с ног и прижат к земле, пахнущей дурманными растениями.
- Себастиан, - безошибочно угадывает по громкому сопению, да и кто это ещё мог бы быть здесь и сейчас, - Я слышу, что это ты, пусти.
Мелкие камешки и трава покалывают спину.
- Да, я, - почему-то еле слышно шепчет Сэллоу, и совершенно не торопится подниматься и помочь встать Оминису, а, наоборот, судя по ощущениям, укладывается на нём удобнее, заставляя его мученически хмуриться.
- Мне душно, - Оминис замечает, что и сам говорит тихо, и все обычные звуки летнего луга вроде насекомых, птиц и шелеста, куда-то пропали. Он сдавленно шипит сквозь зубы и пробует сбросить с себя чужой вес, но его руки оказываются перехвачены Себастианом. Хватка на запястьях заботлива, но крепка.
- Помочь тебе? - доверительный шепот друга теперь звучит над самым ухом, кожу обдаёт приятным теплом чужого дыхания, - Или лучше позвать Энн?
- Зачем её? - Оминис даже на мгновение перестаёт выворачиваться. Голос Себастиана звучит почти зло, отвечая ему:
- Разве она тебе не нравится?
Это опасный вопрос, потому что она... нравилась? Действительно. Пока была той Энн, которая вляпывалась в любые авантюры первой, была заводилой всего курса в Хогвартсе и никому не давала спуску. Которая была любимой ученицей сразу нескольких профессоров. Которая болтала без умолку и бесстрашно таскала в тёмные коридоры своего брата и Оминиса. Она нравилась Мраксу по крайней мере не меньше, чем всегда нравился сам Себастиан. Который, в свою очередь, начиная с третьего курса не пропускал, кажется, ни одной юбки. Его задорных шуточек и ярких ухаживаний, кажется, хватило в своё время не только на однокурсниц, но и девчонок постарше. Оминис, конечно, был главным слушателем рассказов о его мимолётных победах, ему приходилось лавировать в сложной экосистеме чужих желаний и ожиданий. А потом та настоящая Энн пропала в огне насланного проклятия, и оставила вместо себя лишь тень, не вызывающую никаких чувств, кроме сожаления и печали от невозможности исправить и облегчить её страдания.
Это сложная мысль, и Оминис отводит в сторону невидящий взгляд. Он всё никак не может ни найти подходящих слов, ни выпутаться из цепких объятий Себастиана, прижавшего его всем телом к земле. Но у сна свои законы, и ответ Сэллоу не ждёт, вместо этого просто-напросто прижимаясь теснее и касаясь открывшейся шеи Мракса губами и носом, болезненно прихватывая зубами его кадык, вибрирующий странным нечеловеческим звуком на грани между стоном и змеиным шипением.
Оминису сразу становится всё равно, что он ещё скажет или спросит, и будет ли обвинять в чём-то. Ему невозможно жарко и невозможно радостно от того, что хотя бы сейчас не нужно решать моральные головоломки и дилеммы, а можно просто чувствовать, тяжело дыша и подаваясь навстречу, отираясь о внутреннюю сторону чужого бедра. Поэтому, когда хватка на запястьях исчезает, он уже сам тянется навстречу, хватая ртом воздух, и...

Реальность окатывает Оминиса холодной дрожью паники, обездвиживающей до состояния ступора. Ему требуется немного времени, чтобы выровнять горячее дыхание и осторожно отодвинуться, насколько кровать позволяет, от друга, чтобы ничем не смутить его. Нереализованное напряжение скручивается горячей пульсацией в паху.
- Я... - разница между явью и сном минимальная, вот только голос Себастиана совсем другой, беспокойный искренне, да объятия ни на что большее не намекающие. Вместо травы сбитое покрывало и, наверняка, до ужаса теперь измятая одежда. Чужие прикосновения продолжают будоражить, словно наэлектризованные.
- Спасибо, - он делает вид, что, как часто случалось в прошлом, дело в кошмаре, и переводит пустой, заволочённый мутью взгляд куда-то вверх, - Всё в порядке... Я как-то совсем незаметно задремал. Не хотел, - Оминис тяжело вздыхает, проведя ладонью по лицу, - Помешать тебе. А сейчас, наверное, ужин скоро.
Он, наконец, находит палочку и тут же обретает своё подобие зрения. Мракс поднимается с кровати, что мог бы сделать и без магии, конечно, но так он чувствует себя спокойнее и увереннее, так ему проще концентрироваться на реальности, а не игре воображения.
- Ты хотел мою комнату посмотреть. Ещё успеем, наверное, - вспоминает Оминис, морщась от лёгкой головной боли, свидетельствующей о том, что не стоило всё же засыпать днём. Можно было бы добавить к этому "не стоило во сне обжиматься с лучшим другом", но если бы только он мог выбирать свои сны; он бы, разумеется, выбрал ещё раз этот, только без вопросов об Энн.
- Пойдём? - Оминис оправляет рубашку и брюки, чтобы сосредоточиться на чём угодно, кроме фантомных прикосновений, до сих пор тревожащих его, и почти торопливо движется к двери. Главное тут - сохранить терпение.
- Отцу показалось забавным выделить мне комнату максимально высоко, - объясняет он, поднимаясь по узкой лестнице, - Но так я быстрее изучил дом*.

*Оминис использует слово house, а не home

Оминис, и правда, горит - чужое дыхание, которое несколько секунд назад ощущалось так близко, преследует его даже тогда, когда Мракс уже покидает разворошенную постель. А то, что во сне ощущалось правильным и необходимым, сейчас его тяготит неожиданной тоской. Потому что, разумеется, не найдёт должного отклика в том, кого непосредственно касаются его фантазии. Стоит отдать должное чужому безоглядному сну и подложенной кем-то от бессонницы в подушки дурманной траве, которые мешают Сэллоу достаточно крепко взяться за расспросы. А тот ведь умеет хвататься за соломинку и понемногу, по шажочку, добывать полезную информацию; Оминис успел убедиться в этом ещё в первые годы знакомства с близнецами, когда не смог долго скрывать от друга случившееся между ним и старшими братьями. Вот сейчас, хоть Себастиан выглядит сбитым с толку ещё больше, чем сам Мракс, он всё равно не оставляет мысли забраться в чужие сны с привычной бесцеремонностью.
Оминис передёргивает плечами, как от сквозняка. И, вздохнув, решает сказать правду, в ней ведь всё равно нет никаких намёков на то, что же именно снилось. Значит, всё нормально.
- Да, - признаёт он, выдерживая спокойный тон, - Постоянно.
Вот и всё, небо не падает на голову им двоим, вообще ничего не происходит. Оминис, покидая комнату, которая теперь на время будет принадлежать его другу, тревожно прикладывает тыльную сторону ладони к своей щеке, чтобы проверить, не слишком ли та горячая. Остаётся доволен, мимолётный жар быстро испаряется с его кожи, точно не бывало. Это поможет сделать вид, что всё в порядке.

- Рейес, - говорит Себастиан первым делом, войдя в комнату и убедившись, что кроме Мракса в ней никого нет. Оминис, который к этому времени уже собирался ко сну, поворачивается на голос.
- Что "Рейес"? - уточняет он, аккуратно складывая форму, чтобы утром не возиться с ней.
- Согласилась на свидание, конечно же, - Сэллоу звучит так довольно, что Оминису легко удаётся скрыть лёгкую вспышку собственной непрошеной злости. Ему нравится, когда у Себастиана всё, что он задумывает, выходит.
- Ты бы видел огонь в её глазах! - добавляет Сэллоу. Оминис тихо фыркает.
Если бы он видел, да. Он предпочел бы посмотреть на сияющее лицо Себастиана.
- Так что завтра вечером не жди меня рано, - ну, будто и сейчас он вернулся вовремя, а не за десять минут до отбоя, чудом пробравшись, пока большая часть учеников заняты водными процедурами или последние минуты свободы тратят на плюй-камни и другое веселье в общей гостиной факультета.
- Удачи, - Оминис проскальзывает под одеяло и отворачивается, хотя, в принципе, обычно засыпает позже. Вот только это не мешает ему слышать каждое движение друга, до сих пор взбудораженного своей победой.

Их встречи закончились в начале пятого курса так же резко, как начались в конце четвертого. Оминис не спрашивал подробностей, да и ответ сам собой напрашивался, Имельде требовалось всё внимание Сэллоу, а тот направлял его на поиски лекарства для Энн.
Интересно, теперь они восстановят общение?
- Отец и должен был вернуться к ужину, - кивает Оминис задумчиво, - Прибережём наше гордое одиночество на другой раз.
Он понимает, в принципе, чужое беспокойство по этому поводу. Младший Мракс ощущал себя совершенно беспомощно, сталкиваясь с недовольством Соломона Сэллоу и не зная, как ему противостоять, так что просто учился реагировать безопасным образом. Отмалчиваясь, отворачивая лицо. Бывший аврор стремился разглядеть в его чертах что-нибудь тёмное, наверное. Теперь ему кажется, что молчать не стоило бы, но хороша же его решительность, проявившаяся слишком поздно.
Или, наоборот, как никогда вовремя.
- Так мы с ним реже пересекаемся, - добавил Оминис, улыбнувшись тому, как легко Себастиан принимает его сторону, даже не размышляя над ней. Безрассудно. Для Энн он тоже готов на многое, даже большее, чем она сама готова выдержать.
Для своего отца младший Мракс был хуже, чем безобразный шрам на свежем девичьем лице. Уродством. Дурным знаком. Такого и из дома лучше лишний раз не отпускать, если только не туда, где никто не будет знать его в лицо. И дома лучше держать подальше от глаз, переходящим полутёмными коридорами с верхней комнаты в гостиную-библиотеку по неудобным лестницам и обратно.
- Как по мне, разумное решение, - заканчивает он предложение, целеустремленно отмеряя шаги вверх по лестнице и надеясь, что тут Себ не станет лишний раз растягивать тему. Тем более, что они как раз пришли. Дверь мягко щёлкает магическим замком, приветствуя его.

- Ну, сам, - почему-то не слишком охотно признается Оминис, хотя это уважительное, пораженное удивление в голосе друга ему очень нравится. Конечно, потому что это не уважение, связанное с его семьёй, пополам со страхом, а признание его собственных способностей.
А  беспокойство может быть из-за предчувствия, что теперь Себастиан слишком увлечется, как всегда бывает с ним, стоит тому узнать что-то интересное. Едва они выучили когда-то взрывающее заклинание, как Сэллоу принялся указывать палочкой на всё подряд в крипте и едва не катился со смеху, уворачиваясь от летящих черепков и щепок. Оминису пришлось бы трудно, если бы он не умел в практически совершенстве накладывать защитные чары. Остановился Себастиан, когда получил осколком кирпича по плечу; тот разодрал мантию, рубашку и даже кожу. Хорошо, что они уже знали к этому моменту, как исправить ситуацию, и даже не стали беспокоить целительницу Блейни по поводу царапины.
- Я дам тебе почитать «Скрытное и запертое», если хочешь, это оттуда. Alohomora этот замок не откроет, - говорит он, сдаваясь. В конце концов, это ведь не тёмная магия и даже почти не опасная, наоборот, пожалуй, даже лучше, если, к примеру, никто не сможет тайком порыться в вещах Себастиана. Ведь его вряд ли так просто оставят в покое в новом учебном году после всего случившегося.

Оминис, пройдя вслед за Сэллоу и обогнув его, прислоняется спиной к колонне. Изразцы, которыми та украшена, приятно холодят затылок, и он замолкает, не мешая другу осматриваться, хотя, в общем-то, ничего занимательного в этой комнате нет. Всё подчинено функциональности, а украшения стен и скругленного, словно купол, потолка, рельефны, а потому и для Мракса ощутимы и имеют смысл. Пока Себастиан так и эдак оглядывается, пока сравнивает полупустую комнату, похожую на одиночную камеру, с маленьким сельским домом, где в какое-то время жили четверо людей, он раздумывает над тем, что будет дальше.
Не сегодня - тут всё понятно, что после ужина друг потащит его искать ту самую книгу, скорее всего, а потом примется запирать всё подряд. Или попробует выведать адрес Энн или подложить собственную записку в конверт от Оминиса. Может, вытянет в сад, чтобы исследовать его. Что будет после, тревожит сильнее. Не может же их жизнь просто вернуться к обыденности после всего случившегося.
- Себ, - он зовёт вполголоса, нарушая уютную тишину; отсюда никакие шорохи с первого этажа не будут слышны. И ничего из сказанного здесь не услышат внизу, что тоже довольно удобно. Впрочем, даже если бы Мракс сейчас закричал, что есть мочи, никто не поднялся бы. Максимум, прислали бы домовика проверить, в чём дело.
- Что ты будешь теперь делать? - Оминис старается сформулировать максимально открытый вопрос, не настроенный заранее на негативный или позитивный ответ. Это должно звучать как "что будешь на ужин?".
Но выходит всё равно патетично, и оттого Оминис едва заметно морщится.
- В плане, в Хогвартсе, уже после каникул, - уточняет он.

Отредактировано Ominis Gaunt (21.06.2023 14:19:37)

Себастиан отвешивает комплименты умело, словно ему ничего не стоит, словно бы именно он назначен оценивать, кто и как сделал что-то, выдающимся образом или так себе. Вообще-то, он всегда так делает, с самого первого дня их знакомства, влезая в любой разговор, и это не должно ничем напрягать. Так он поступил и с Генри, когда тот только прибыл в Хогвартс в том году. Вот только теперь Оминис, пройдя достаточно неприятных сцен на пятом курсе, сейчас осознает этот странный факт особенно чётко: да, ему нравится, когда Сэллоу замечает его работу и усилия. Не потому, что в жизни маловато одобрения (хотя и поэтому тоже), а потому что именно Себастиану кажется, что получилось хорошо. От этого становится теплее в груди.
Мракс слегка вздёргивает подбородок, в этот микроскопический жест помещая свою гордость за прилежное и терпеливое обучение в то время, пока большинство его однокурсников занимались исключительно развлечениями, битвами или поиском приключений на одно место (он мог бы ткнуть пальцем). Хотя Оминис старался уж точно не для того, чтобы впечатлить друга. Ещё в том году, да что там, ещё месяц назад Мракс не мог и помыслить, что пригласит его сюда.
Что пригласить сюда кого бы то ни было - это хорошая идея.
- Книга... Ещё увидишь.
Оминис морщится, осознавая, что здесь в любую минуту можно ожидать чего-то неприятного. Впрочем, тема, на которую он переходит дальше, звучит ещё более неприятно, хотя задумывалась совсем безобидной.
Он знает, что Себастиан его вопросом, по сути мало чем отличающимся от тех, что были заданы ещё в гостиной, недоволен.
Оминис и сам недоволен тем, что поднял его. Но эта полная печали и досады мысль исчезает из головы, едва Себастиан начинает говорить. И буднично занимает уютное место в комнате, словно бы всё в порядке.

- О, вот как, - Мракс ощущает ещё большую, чем ранее, неловкость. И возвращается к своему месту у колонны, чётко напротив Сэллоу. У них как будто словесная дуэль, хотя при этом говорит в основном именно Себастиан. Говорит, думает, терзается. Это не отражается на лице, но на магическом уровне чувствуется - Оминис ни за что не смог бы объяснить, как он понимает это, но понимает всегда. Он с детства отличает, кто настроен к нему холодно, а кто - тепло. Кто страдает, а кто нет. С палочкой эти чувства обострились. Ну и близнецы Сэллоу, дело ещё и в них, конечно же - ему было важно вписаться, важно сохранить это общение, продлить его, развить. И именно поэтому после случившегося он постарался абстрагироваться и закрыться, дать себе время поразмышлять в одиночестве, без влияния извне. Странно, что это удалось.
А теперь оказывается, что и сам Себастиан готов был бы потратить на это большую часть времени в новом учебном году. Это звучит почти как признание, но всё же не совсем.

- Я верю, - Оминис ловит себя на том, что уже не просто "хочет верить", а по-настоящему доверяет. Как когда-то давно, когда Себастиан предложил полетать на метлах, пролететь через водопад к озеру. Мракс чуть не погиб. Он и в прошлом году чуть не погиб пару раз. И был вынужден отбиваться от инферналов, кроме всего прочего. Это, вроде бы, должно быть достаточно веской причиной для ожидания худшего. А он всё равно верит.
На Слизерине такое непростительнее, чем использование непростительных заклинаний.
- Если и поменяются, то вряд ли к лучшему, - задумчиво произносит Оминис. Уисл многих из их однокурсников за прошедшее время серьёзно изменил. Натсай оказалась в инвалидном кресле, например. Не то, чтобы данный факт как-то касался Слизерина, конечно. Главное другое: никто не винит в этом героя, разумеется, и сам Генри ни в чём не винит себя. В случае с Сэллоу всё вряд ли будет так же просто и радужно. Да и что тут может быть радостного, если все усилия друзей обернулись крахом - во многих смыслах крахом!
- Мне кажется, - Оминис замирает, прислушиваясь, и спустя мгновение в комнате появляется домовик.
Его тоненький голосок раздаётся почти от самого пола, настолько усердно эльф кланяется, объявляя о скором ужине и предлагая спуститься в столовую.
- Мы здесь будем ужинать, - хмурится Оминис, тут же возвращаясь к теме, едва эльф покивал и исчез, отправляясь на кухню, - Так вот, мне кажется, что тебе... нам следует быть осторожными. А вот насчёт директора я бы как раз не переживал, - он старается обойти вопрос с Блэком и не напоминать лишний раз, благодаря чьим именно стараниям Сэллоу может не опасаться за своё место в школе, а потому решается отвлечь его внимание.
Поэтому Оминис отталкивается от колонны и проводит ладонью над комодом, касается пальцами дерева, вспоминая, какой именно ящик нужен.
- Ты же хотел посмотреть, как это работает, да? - неожиданно хитро улыбается он. Здесь щелчка не слышно, но магия срабатывает безукоризненно. Мракс открывает верхний левый и достаёт маленькую, не больше спичечного коробка, книжку. Стоит прикоснуться к ней палочкой, которая на мгновение гасит своё свечение, и издание принимает нужный размер, - Вот она. Не стал убирать на полку, чтобы никто не догадался, что именно за колдовство я применил. Это... для безопасности. И, возможно, нам стоит поменять убежище в Хогвартсе. А, кстати, Генри рассказал тебе про Выручай-комнату?

В этот раз домовик появляется не почти бесшумно, а с ощутимым хлопком, притащив с собой сразу всё необходимое. В комнате, на вкус Мракса, тут же становится тесновато, и он вздыхает.
- Давай позже о ней, - Оминис оставляет желанный для друга том на комоде, пока эльф расставляет всё, что принёс с собой.
Тут и небольшой столик, и стулья, и приборы, и уложенная на тарелки еда, где в качестве основного блюда узнаёт по запаху и высвечивает для себя магией кусочки мяса, соус, и сверху шапку запеченного пюре - пастуший пирог. Редкий гость на столе.
- Кажется, его приготовили именно из-за тебя, - задумчиво сообщает Оминис, - Садись, - и сам первый следует своему совету, подавая пример. Первое, что приходится сделать Мраксу, это убрать палочку, так что он больше не знает, какое у Себастиана выражение лица при виде нескольких блюд и огромного количества разных приборов, - Лучше не думай об этом, ладно? - несколько виновато говорит, взяв просто-напросто первую справа вилку и первый слева нож. Это проще, чем смущать друга всем тем, чего у того дома не было.
Начав есть, Оминис замолкает, привыкший следовать этикету. Даже в Хогвартсе, где абсолютно все дети болтают за столами без умолку, он обычно молчит, за редким исключением. А здесь и подавно, словно кто-то невидимый стоит над ним, заставляя своим присутствием держать спину прямо и есть аккуратно.

Отредактировано Ominis Gaunt (12.07.2023 16:23:50)

История скрытности Оминиса и желания ото всех спрятаться проста и одновременно с этим сложна. Сперва он боялся оставаться один в огромных комнатах, границ которых не осознавал, а оттого ощущал себя крысой в лабиринте.
Первое осознанное воспоминание это страх наказания и одиночество. Это тяжелые шаги по скрипучим ступеням, неровные - отец, в соответствии с именем, ходит прихрамывая. От этих шагов позвоночник прошивает дрожью, и резная фигурка фестрала, оживленная магией, падает из слабых детских рук.
- Клавиус, что... - где-то наверху, как будто под самым потолком, раздаётся голос матери, растерянный и отчего-то несчастный. Оминис замирает, словно мышь в траве.
- Убери, убери его отсюда, Далила, к нам ведь пришёл гость, - шипит отец, ковыляя мимо. Оминиса тут же подхватывает за руку тёплая ладонь, неумолимо ведущая прочь, несмотря на то, что игрушка так и остаётся на полу.
- О, Финеас, проходи, - слышно в отдалении, у двери, - Как добрался? Как дела у моего Марволо, не шалит?
Похоже, Клавиус решил встретить своего дорого друга лично исключительно ради этого вопроса. И для него же потребовал освободить гостиную от младшего сына. Впрочем, маленькому Оминису это невозможно понять, он занят лишь тем, что пытается сопротивляться уводящей его руке матери.
- Ступени, милый, - почему-то холодным тоном говорит она, игнорируя все попытки замедлиться. А потом, после тяжелого восхождения, оставляет его в детской.
Одного.
Со временем он понимает, что одиночество это хотя бы безопасность, потому что без постоянного присмотра матери за Оминиса берутся кузены и старший брат. И это ещё хуже.

Домовик послушен, как всегда, что бы ему ни сказали и чего бы ни попросили, но в его взгляде заметен укор, а значит, его накажут, а Оминису ещё наверняка предстоит серьезный разговор за нежелание спуститься к ужину, и он думает лишь, попытается ли отец "поговорить" при госте, или решит оставить вопрос до лучших времён. Во многом это зависит от настроения. Их разваливающаяся семья в целом зависит от настроений главы сильнее, чем кажется со стороны. Это продолжается многие годы, даже многие поколения, и потому прежде одна из самых великих фамилий постепенно угасает. Зло обращается против зла, жалит само себя, словно уроборос на потускневшем от времени медальоне. Пока что не все это видят - или, скорее, многие лишь закрывают глаза - но в какой-то момент прикормленные Мраксами стервятники их самих разорвут.
Оминис - одно из свидетельств грядущего падения. Ему всё чаще кажется, что тётя Ноктуа чувствовала это тоже, и надеялась что-то изменить своими исследованиями. Её конец продемонстрировал, что изменения, по крайней мере, глобальные и влияющие на всю семью, невозможны.
Только Себастиан может вырвать его из задумчивости. Оминис вздыхает, стараясь быть максимально последовательным и спокойным в своих рассуждениях.
- Мы не попались, потому что никто не следил за каждым нашим шагом, - и то, сам Себ любезно растрепал о ней в прошлом году новому другу раньше, чем спросить об этом Мракса, - Если в новом году это будет иначе, я не хочу, чтобы её существование в принципе было известно кому-то. Так что я бы предпочёл, чтобы мы временно, - он дополнительно поднимает в воздух указательный палец, скривившись от того, что друг назвал его именно по фамилии, - Подчеркну, временно! Сменили укрытие. Когда всё будет в порядке, мы вернёмся туда.
Оминис изо всех сил старается звучать безапелляционно и жёстко, будто это уже решённый вопрос. Впрочем, почему "будто"? Крипта всегда принадлежала Слизерину, а, значит, и Мраксам. И если он, как единственный их представитель в Хогвартсе, не хочет кого бы то ни было туда пускать в новом учебном году, значит, так и будет.
Он поджимает губы, слыша в голосе Себастиана пренебрежение, и потому молчит, ища подходящий момент, чтобы рассказать о выручай-комнате на своих условиях.

- Комплименты моего отца и следует расценивать как оскорбления, и наоборот, - спокойно сообщает Оминис прежде, чем сесть за стол, - Смотри, ты уже почти понял, как с ним общаться.
Начав есть, он игнорирует попытки Сэллоу затащить его в свою игру и заставить реагировать на забавные комментарии и якобы невинные замечания. Это совсем не похоже на обеды в Фелдкрофте, проходящие всегда по правилам Соломона: всем нужно было есть вместе, одни и те же простые блюда, сварганенные им самим, да ещё и Энн с Себастианом вечно принимались толкаться ногами и локтями, перешептываться и хихикать. Определенно, есть в компании Мраксов Себу не понравилось бы, раз даже с младшим из них он пытается что-то сказать чуть ли не каждую минуту.
В конце концов Сэллоу своего добивается, но вряд ли так, как хотел - Оминис со вздохом откладывает приборы и щёлкает пальцами.
- Флакк, принеси нам сливочного пива, пожалуйста, - и терпеливо складывает руки на коленях. Освободившуюся паузу приходится занять разговором,
- Так вот, касательно комнаты. Генри её нашёл... - он на мгновение замолкает, - ...не сказал, правда, при каких условиях. Она такая, как ты сам захочешь, действительно. И он устроил там, эм, что-то вроде лаборатории. Поскольку нам нужно убежище, полагаю, теперь мы сможем воспользоваться этой комнатой. Он мне оставил инструкцию, как туда попасть при необходимости, - Оминис пожимает плечами, - У него там даже станок для шитья был! Видимо, поэтому Генри шатался по замку в странных нарядах...
В этот момент появляется домовик с наполненными кружками, отвлекая его от обсуждения Уисла, который по временам заваливался на занятия таким посмешищем, будто забыв переодеться с дороги или с маскарада. Странно, что учителя ничего не говорили по этому поводу, но они и на многое другое глаза закрывали, так что странная одежда была ещё самой малой проблемой преподавателей.
- Ты знаешь, в Хогвартс заявлялись авроры, - задумчиво произносит Оминис спустя несколько глотков, утоляющих жажду, - Блэк приезжал жаловаться, что из него всю душу вытрясли. Распивали с отцом огневиски до ночи, даже из сада было слышно...
В детстве он много раз убегал туда из дома и пытался затеряться. Мракс подпирает щёку ладонью, уперев в столик локоть - вопиющая небрежность с точки зрения этикета.
- Так что и не надейся, что в новом году нам будет легко, - заканчивает Оминис по-настоящему мрачно.

Оминис надеется, что после его объяснения и новых деталей Сэллоу задумается о чём-то действительно важном: о своём поведении, например, об Энн, об аврорах — подумать действительно есть над чем. Выстроить строгий план, которого потом придерживаться — так бы поступил сам Мракс, так бы даже его отец поступил (от этой мысли кисло под языком). И поэтому готовится к длительному молчанию, которое создаст для него новую иллюзию одиночества, но нет. Себастиан замолкает едва ли на полминуты, будто его разум до сих пор не способен вместить весь ужас случившегося.
Может быть, так и есть. Мотыльки, летящие к свету, тоже не понимают, что делают. Инферналы, молчаливо бредущие сквозь защитную стену огня, не замечая, как начинают тлеть, не знают, что такое смерть. И Оминис — без удовольствия, но с пониманием — включился бы в подобный разговор. Вместо этого Себастиан уходит совсем в иные размышления, будто в Запретном лесу пропустив нужный поворот и завязнув в итоге в паутине.
Какими глупыми сейчас кажутся вопросы о том, для чего Уислу нужна была лаборатория. И даже не потому, что ответ находится на поверхности, а потому что это совершенно не важно. Это уже случилось. А им стоит побеспокоиться о том, что будет. Если, например, авроры что-то заподозрят, не решат ли они использовать легилименцию?

Клавиус Мракс никогда не упускает возможность обучить своих сыновей и племянников чему-нибудь особенному.
— Тебе уже заказали палочку. Но нужно уметь противостоять всему, — говорит он, одним коротким взмахом палочки лишая своего младшего отпрыска, которому всего через пару месяцев отправляться впервые в Хогвартс — воздуха. Обычный человек увидел бы перед глазами круги и черные точки, но Оминис только дергается и сдавленно шипит.
— Вот, вот! — голос отца становится довольным, — Противостоять, а не жаловаться!
А потом он произносит что-то, что должно причинить вред, наверное? Оминису словно физически некомфортно. Он ощущает одновременно странные запахи, вкусы, слышит звуки, чувствует что-то кожей. Это его воспоминания. Тепло нагретого камня в саду, шелест воды, которую выплескивает фонтан. Месиво, в котором не разобраться обычному человеку. Становится противно, словно кто-то грязными, липкими ногами идёт по чистому полу. Он не замечает, как кровь идёт носом, он весь внутри себя, а не снаружи.
— Тьфу, — Клавиус выныривает из разума сына. Он тяжело отдувается, будто после тяжелого боя, — Ну, по крайней мере, никакие семейные тайны ты не разболтаешь таким образом.
Legilimens — то самое заклинание — Оминис больше не слышит от отца в свою сторону.

— А ты как думаешь? — хмурится Оминис, не сдерживаясь, и его голос сочится едким, пусть и по сути безобидным ядом иронии. Генри прочёсывал замок вдоль и поперек, лез во все двери, забирался в подземелья и на чердаки, пылесосил всю округу на предмет семян, яиц, шкур и перьев всех видов живности. Добирался до всех сундуков и сундучков, чьих хозяев не оказывалось поблизости. Зачем он всё это делал — очевидно, потому что его дурацкая книженция, выданная преподавателями, требовала от него искать то, никто не знает, что. Любая мелочь могла оказаться нужной и важной, а потом и пригодиться в драке.
— Как бы он иначе справился с такими нагрузками? У него был целый зоопарк, лаборатория и Мерлин знает что ещё, по его словам. И я склонен верить рассказам Генри. Не знаю, правда, как комната это всё в себя вмещала... — в конце концов, пытаясь закрыть тему, делится Мракс, — Но раз она смогла пригодиться ему, будет полезна и нам, — он замолкает, отвлекаясь на новый глоток сладко-сытного напитка.

Голос Себастиана, не ожидавшего, видимо, от Уисла такого подвоха и молчания, звучит настолько возмущённо, что Оминис, не меняясь в лице, немного пододвигается на стуле, дотягиваясь под столом ногой до его лодыжки и резко ударяя по ней.
— Потому что я спросил его, — фыркает он, поясняя, когда возвращается в нормальное положение. Весь вид Мракса, максимально спокойный и холодный, противоречит чужим переживаниям, которые Оминис чувствует, не понимая, на запах ли ориентируется или на тепло, или на ещё какие-то мимолётные сигналы чужого тела, которые считывает только потому, что привык к этому с детства. И то, что он сделал с целью расшевелить, только сильнее загоняет друга в какие-то глубины. Наверное, всё потому, что Себ не переварил свой поступок, не осознал до конца, чем это может грозить. Что там, за стенами волн, за стенами камней, в отвратительном Азкабане. Уисл, в отличие от него, знает. Оминис тоже, пусть и не на личном опыте.

— Прекрати, — говорит он наконец, ставя свою кружку на стол с более громким звуком, чем можно от него ожидать. И встаёт со своего места.
— Я это я, — Оминису нужно сделать всего пару шагов, чтобы оказаться рядом и нависнуть над чужим лицом. Для того, чтобы точно знать, куда повернуть голову, ему не нужна палочка. Для того, чтобы обхватить плечи Себастиана и заставить этим нехитрым способом поднять взгляд на себя, тоже. Всё же хорошо, что они не спустились вниз, где подобная выходка была бы для младшего Мракса невозможна (как, впрочем, и весь этот разговор).
— И ты это ты. Мы меняемся, всё вокруг меняется, но это всё ещё мы, — он тяжело выдыхает, — Не отгораживайся от меня.

Отредактировано Ominis Gaunt (17.07.2023 23:30:07)

В представлении Оминиса ничего от слов Себастиана не меняется: Уисл быстро схватывает новую информацию, но и силы расходует многократно быстрее. Он часто держится на одних только зельях, а потом, да, как ни в чём не бывало, вновь бросается вперёд. Одно только упоминание убивающего заклинания заставляет на мгновение осечься, потому что Генри, и правда, умолчал о том, что изучил его и применял. Да и, в целом, не вяжется этот его немного наивный образ с заклятием мгновенной смерти, тем более запрещённым.
Однако, время показало, что всё может случиться. И то, что случилось с Уислом, через что тот прошёл, вообще никак не связано с происходящим сейчас.
- Вопрос вообще не в нём, - упрямо отвечает Мракс на все бесчисленные рассказы друга. Они как будто откровенны, но в то же время умело маскируют истинный смысл разговора, уводят от сути, как сам Себастиан ловко заводил Генри всё глубже в дебри тёмной магии просто потому, что у того получалось справляться с каждой головоломкой на своём пути. Для него всё казалось веселой игрой, в которой важно лишь дойти до конца, а не как именно идти.
Кажущаяся лёгкость всегда сказывается позже; соломинка ломает спину верблюда, так говорят.

Да, Генри умеет повернуть ситуацию так, как ему захочется. Это не новость, о нет, только не для Мракса, испытавшего на себе самые разные способы убеждения. Можно даже сказать, что некоторые из них он испытал на своей шкуре. Стоит задуматься, напрячь память, чтобы выпустить ни с чем не сравнимую фантомную боль прямиком из детства, которая казалась захлестывающим морем, накрывающим с головой, рвущим изнутри мышцы и кожу. Боль, ради избавления от которой можно сделать что угодно. Её очень хочется забыть. Себастиан её тоже чувствовал, пусть и в более осознанном возрасте и в куда менее целенаправленном исполнении. А ведь даже про этот круциатус в исполнении Генри Сэллоу потом отзывался так, словно выдержал неимоверные пытки. Себ думает, что этот вот разный взгляд на обладателя древней магии, с которым им довелось поучиться, разделяет их?
- Тебе кажется, - мимолётная улыбка касается губ Оминиса.
Даже сейчас, в этом бессмысленном споре, он ощущает, как Себастиану на самом деле страшно лишиться... его? Да. Хочется верить, что это не страх одиночества как таковой, а именно что беспокойство об их отношениях. Оминис сглатывает, в горле першит от липкой сладости.

- Я не скрывал, - в голосе теперь сквозит удивление, - Я и хотел поделиться с тобой, как только мы встретимся лично.
Он сжимает пальцы на чужих плечах сильнее, комкая рубашку Сэллоу и, наверняка, задевая его кожу ногтями. Мракс ведь кое-что и правда скрывает до сих пор, кое-что, что хранил очень долго в дальнем ящике своего сознания.
- Это, знаешь ли, сложно сформулировать... - он говорит смущенно, словно не сам прервал ужин таким бесцеремонным способом, не сам подобрался близко к Себастиану и не удерживает его сейчас на месте, мешая подняться или что-либо ещё сделать.
- Интриги... - Оминис пробует слово на вкус, - Это по твоей части. Ты хорошо... - скулы у него теплеют, вероятно, окрашиваясь румянцем, - ...как это сказать... манипулируешь людьми. Я так не умею.
То, что должно быть произнесено укоризненно, почему-то звучит самым искренним и пылким комплиментом.
- Хорошо, - он кивает, и делает это скорее для себя самого, чем для Себастиана, которого чувствует ладонями, чьи вдохи и выдохи исподволь считает, оказываясь достаточно близко, прямо как сейчас, - Наверное, ты прав.

Он наклоняется, по прежнему не давая другу возможности подняться или отстраниться, чуть ошибается и губами касается сперва лишь уголка рта Сэллоу, но быстро ориентируется, чуть поворачивает голову. И, пользуясь своим положением, а также чужой ошарашенной неподвижностью, целует крепче, чувствуя лишь навязчивый сладкий и сливочный вкус.
Никакого сопротивления; это пугает, заставляет спустя несколько мгновений отпрянуть и разогнуться, отпустить чужие плечи наконец, чтобы подушечки пальцев правой руки прижать к губам, запомнить ощущения получше на случай, если откровение не получит должного отклика.
- Ну, вот, - Оминис снова измученно изгибает брови, - Ты мне дорог, Себастиан. Дороже, чем думаешь. И теперь мне действительно больше нечего скрывать.

Есть столько вещей, которые лучше никому не знать и не узнавать, и то, что Мраксу выпало сомнительное удовольствие хранить эти секреты, не прибавляет ему радости в жизни. Вот и теперь Оминису, как после входа в Скрипторий, кажется, что он позволил себе рассказать лишнее. То, что не поможет разобраться в ситуации, а только испортит и без того зыбкую иллюзию порядка.
- Именно. Все свои секреты, - он старается говорить ровным тоном, будто бы ощущает предательски странную дрожь в пальцах, будто всё внутри не сковывает напряжением. Приходится многократно внутренне повторять себе, что всё хорошо (хуже уже точно некуда). Воображение легко дорисовывает чужие черты, которые Оминис так часто изучал, проводя по чужому лицу руками. Он знает, как они ощущаются, когда Себастиан улыбается. Когда он спокоен. Когда он в смятении - последнее случалось очень редко.
Самые разные воспоминания о нём есть у Оминиса: восторг первых полётов на метле, эйфория от изучения новых сильных заклинаний, самоуверенность в обращении с тёмными искусствами. Почему с Энн, которая не меньше значила в его жизни, эти воспоминания не такие яркие? Почему её так мало в затягивающих, напоминающих одновременно кошмар и блаженную мечту, снах?

- Все - это слишком громко сказано, Себастиан, - слишком уверенный тон Сэллоу словно требует, чтобы его осадили, - Но... да.
Оминис отступает на шаг, когда Себастиан, судя по производимому шуму, поднимается со стула. Уступая пространство, Мракс безошибочно находит спиной колонну и прижимается к ней, тяжело дыша. Он ждёт, поворачивая голову вслед за звуком чужих шагов, удаляющихся к окну.
Молчание осаживается на их плечи, словно вечерняя роса, холодит кожу.
- Я ни к чему тебя не пр... - Оминис начинает говорить в тот же момент, что и Сэллоу, а потому на середине фразы  послушно замолкает, вылавливая чужой вопрос из мешанины звуков, наполнивших слух: застрявшего у горла гулкого сердцебиения, эха чужих и собственных слов.
Это до болезненности смешно, насколько тот пытается отрицать происходящее.
Если кто тут и запутался - и Мракс нисколько не винит его в этом - так это сам Себастиан. На секунду от осознания, что он-то совсем иначе смотрит на их отношения, накатывает тошнота, липкий страх отказа и отчуждения, но Оминис прогоняет его усилием воли. Ничего страшного не случится, он сумеет держать лицо и делать вид, что ничего не происходит, и дальше. Если это понадобится.
Себ говорит про сов так, словно больше всего на свете мечтает сбежать из этой комнаты и от этого разговора в совятню, и желательно не выходить оттуда до самого конца каникул. Мракс едва заметно качает головой, пытаясь таким образом продемонстрировать, что этот фокус не пройдёт. Он продолжает сохранять свою неподвижность даже теперь, когда больше всего на свете хочется подойти и сделать хоть что-то, что докажет другу реальность происходящего.
Только если это не напугает его ещё сильнее, чем внезапные откровения, конечно.

- Теперь ты сам не хочешь слушать, - невесело фыркает Оминис, и тут же голос его становится куда увереннее и громче,  - Но я всё равно скажу, и ты меня не собьёшь с мысли, Себастиан Сэллоу. Ты очень важен для меня. Ты мне... нравишься, - это он говорит с определённым усилием, словно сформулированное слово как-то недостаточно хорошо отображает мысль, - Может быть, даже и больше, чем просто нравишься, но разбрасываться громкими словами, не будучи уверенным в том, что они значат, я не стану. И... - он сглатывает снова, сжимает ладони в кулаки, отчего ногти врезаются в мягкую кожу, - Это ни к чему тебя не обязывает. Я не требую от тебя какого-то немедленного ответа.
В конце концов, он просто поделился тем, что наполняет душу.
Очередная маленькая грязная тайна, как выразился бы Марволо, маленького глупого Мракса.
- Подумай, что для тебя значат мои чувства. Что для тебя значу я. И скажи, как решишь, - предлагает Оминис, устав от чужого молчания, - Давай доедим и потом покормим Златоглазку с Фобосом. Они-то ни в чём не виноваты, правда?
Сейчас в голосе Мракса сквозит мягкая и сдерживаемая, но более не скрываемая грусть. Он тихо возвращается за стол. И давится совсем недавно вкусным сливочным пивом, лишь бы отвлечься на что-то ещё.

Чужое молчание отвратительно затягивается. Оминису остаётся лишь делать вид, что всё в порядке, и мириться с новой реальностью, в которой не будет больше дружбы с Себастианом Сэллоу и, тем более, чего-либо ещё с ним же. Не то, чтобы он не ждал такого эффекта. Наконец эта пытка прекращается, но и те слова, что вылетают изо рта Себастиана, когда тот наконец собирается с мыслями, не очень вдохновляют. Это что, проверка на искренность или что-то другое? Волны непонимания охватывают тело, скручиваются внутри в металлические спирали.
- Как давно... - ему приходится задуматься, - Достаточно. То есть ты и правда не знал?
Оминис раздражённо встряхивает головой, точно услышав непристойную шутку, которая в общем-то не предназначалась для его ушей, но обострённый слух иногда не оставляет шанса таким вещам скользнуть мимо непонятым набором звуков. Иногда в школе это было проблемой, а иногда позволяло узнать интересные вещи об однокурсниках. Оминис никогда не пользовался этими сплетнями, конечно, в своих целях, хотя мог бы - чтобы и тут быть чуть лучше, чем безумный основатель змеиного факультета, давший начало его роду. Или потому что молчание стало его зоной комфорта.
- Подожди, да при чём тут... - Оминис медленно и шумно втягивает воздух через нос, а затем тяжело выдыхает, не пытаясь остановить речь Сэллоу. Это в принципе невозможно, когда он уже движется, неотвратимо, как Хогвартс-экспресс по рельсам. Он даже пропускает мимо ушей Сирону, но дальше уже просто невыносимо,
- ...ну при чём тут Клоптон? И, самое главное, - Мерлин разбери, абсолютно как во сне, Себастиан и его подсознание будто сговорились, - Энн?
Оминис откладывает приборы страдальчески, так и не вернувшись толком к трапезе, и морщится от неприятного звона, когда задевает ножом край тарелки - непозволительная оплошность для пусть лишённого зрения, но благовоспитанного юноши. Он слышит шаги и поднимает голову.
- А по какой причине тебя беспокоит, когда эт... ммм, когда я понял, что чувствую? - нет, это никуда не годится, Мракс и сам понимает, что вести диалог в стиле светской беседы сейчас, когда Себастиан на взводе, бессмысленно. Он сглатывает.
- Тогда же, когда ты сам понял, что пришло время заглядывать под юбки однокурсницам, - звучит, в противоположность предыдущей фразе, как-то резко, но зато уже куда более искренне, - Ты выглядел тогда вполне счастливым. И я, если честно, не хотел, чтобы наши отношения были... - он слышит, как Себ берёт кружку и жадно отпивает, и потому замирает, словно ожидая каких-то ещё резких действий. Но заканчивает фразу, - ...испорчены.
Занятно вместе с этим слышать разговор о сне со своим участием. Ну, хотя бы это звучит как приятное воспоминание, а не какой-то там кошмар. Может быть, ещё даже не всё потеряно? В конце концов, его слова, хоть и странные, вовсе не кажутся предшествующими жёсткому отказу. Сэллоу, естественно, не остаётся на месте, снова передвигается и застывает теперь уже у комода. Приходится повернуть голову - Оминису по-прежнему почти невозможно двигаться, словно внутри всё загустело, как малиновое желе.
- То, что случилось с Энн прошлым летом, - даже вспоминать этот день больно, но (первая мысль после того, как он узнал) куда больнее было бы, если бы это случилось не с ней, а с её братом. Поэтому голос Мракса непоколебимо прямолинеен и даже суров, - Тут совершенно ни при чём, - он с усилием поднимается, опираясь руками на стол, и теперь вновь достаёт палочку, чтобы понять эмоции Себастиана, высветить для себя его напряженную фигуру и исполненное самых разных чувств лицо. Они вновь на одном уровне. Смотрят друг на друга, и Оминис не знает, что дальше - сейчас, когда он максимально безоружен, лишён всех своих тайн.
- Почему ты вспомнил именно об этом? Тебе кажется, что - нервная улыбка на мгновение кривит губы, чтобы мгновенно исчезнуть, - Ты напоминаешь мне об Энн?

Да, это был сложный вопрос, который уже звучал раньше, пусть и неосознанно, но Мракс пытался понять. Сны, и правда, могут быть полезны, даже без учебного сонника под рукой.
Голос Себастиана звучит почти зло, отвечая ему:
— Разве она тебе не нравится?
Так что сейчас Оминис знает правильный ответ.

- Это она. Она напоминала о тебе, а не наоборот.

Отредактировано Ominis Gaunt (04.08.2023 21:37:35)

Оминис всегда сохраняет нейтралитет. Старается не принимать чью-то сторону в конфликтах близнецов, например, а напирает на логическое решение каждого вопроса. Или, как сейчас, спокойно выслушивает закипающего от негодования друга.
- Имельда не понимает, что потеряла, - в голосе Себастиана раздражение, почти злость. Так звучит задетая гордость, потому что Рейес принялась теперь во всеуслышанье недвусмысленно нахваливать мастерство Уисла в обращении с метлой, "даром что тот только недавно впервые сел на неё". Это ясно как день, но сейчас Оминис не может не согласиться: Имельда и правда не понимает. Между Себастианом и всем миром пропасть размером в Энн Сэллоу, бледнеющую с каждым днём, и мало кто готов поддерживать шаткий мост, несмотря ни на что.
- Может быть, это и к лучшему, - замечает он тихо. Настолько, что Себ, увлечённый своими переживаниями, даже не замечает его слов. Или не хочет замечать, потому что спустя минуту он уже переходит на очередной разговор о тайных коридорах, построенных Слизерином, и к Рейес уже не возвращается. Ни в этот день, ни в последующие, и так до конца года.

Он вскидывает голову навстречу похожему на вихрь по своей резкости движению Сэллоу и этим словам, немного недоверчиво хмурясь скользнувшему в воздухе всегда. И хочет ещё что-то спросить, только это оказывается совершенно не нужно, рот так и остаётся слегка приоткрыт в удивлении. Рука Себастиана, обхватившая запястье и потянувшая за него в сторону, кажется непривычно горячей, но сосредоточиться на этом Оминис не успевает, даже не заметив, что таким образом вновь оказывается лишён своего "зрения", потому что и оно теперь лишнее, и без него всё понятно. Он чувствует чужое дыхание на своей коже, и ждёт - замирает на мгновение - предоставляя Сэллоу самому решать, что будет дальше.
И тот решается.
Прикосновение его губ, изучающее и поначалу неторопливое - уже не просто констатация факта, Мракс весь сосредотачивается на нём, в одной-единственной точке бытия, где не ожидал оказаться когда-либо, что заранее считал невозможным так долго. Оминис не разрывает контакта, наоборот, тянется за ним снова и снова. Там, где он мог касаться только пальцами, невесомо и тихо, не давая повода подумать что-то лишнее, теперь можно провести губами, сцеловать все несказанные слова, все тревоги. Что он и делает.
И, не останавливаясь лишь на этом, Оминис ведёт вверх свободной рукой, скользит по складкам одежды Себастиана, по его шее, и наконец всеми пальцами зарывается в его непослушные волосы. Это так невероятно правильно, для этого не нужно зрение, не нужна магия, и палочка вишневого дерева впервые с того момента, когда Мракс получил её, ощущается в руке чужеродной и лишней деталью, которую можно просто выпустить из разжатых пальцев, позволив с тихим стуком упасть на пол.
Он просто забывает о ней.
Обо всём, что не является Себастианом Сэллоу, который вновь возвращается к губам Оминиса, и этот новый поцелуй уже совсем не похож на первые мягкие и несколько осторожные касания. Похоже ли это на то, что Себ чувствовал с Имельдой? Оминис не соревнуется ни с ней, ни с Сэллоу - просто старается выразить своё собственное желание, от которого становится всё более душно. Он теперь может накрепко обнять Себастиана, прижав его к себе за пояс, и ощутить прошедшую по телу дрожь удовольствия. Всё внутри переворачивается.
В конце концов им приходится оторваться друг от друга, чтобы отдышаться, и Оминис инстинктивно облизывается, смакуя чужой вкус. Но удерживать Себастиана он не прекращает, точно боясь, что тот сейчас снова окажется частью какого-то жестокого сна. И, кажется, он забывает вовсе, как говорить и нужно ли вообще это делать, и просто укладывается щекой на чужое плечо, в очередной раз мазнув по челюсти Себастиана губами.