[indent] Эрвин помнит оглушающе громкую вспышку, сковывающую узлами импульсов каждую клетку его агонизирующего тела, и пронзительную боль в конечностях, в том числе и в фантомной руке, которой у него давно уже нет. Нечеловеческий рев царапает горло, и под собственным криком внутренности стягиваются узлом петли - на скрученных кишках можно повеситься, - а затем его топит в крови артерий, торчащих из лоскутов изорванной кожи. Смит позволяет себе движение - осязаемое и реальное на выжженном кладбище войны, - крича в пустоту зеленого дыма, что становится им ядом, в последнем приказе молит солдат не останавливаться…

[indent] И умирает.

[indent] В тишине пустоты Эрвина встречает голос, до боли знакомый даже спустя два десятка лет: отец зовет его по имени, настойчиво приглашая занять место за школьной партой. Здесь «сегодня», что одновременно «вчера», «завтра» и «всегда» темой урока неизменно являются титаны - антропоморфные уродливые существа, отдаленно напоминающие людей и не имеющие в себе ничего человеческого. Смит рассматривает меловой рисунок, видит в пасти чудовища такого же схематичного себя - безрукого, с пробитым животом, - и с доски зубастый рот существа растягивается в ухмылке победителя. Отец рассказывает про безмозглых тварей, а на деле Эрвина гипнотизирует уродливая морда шифтера Зика, превратившего его армию в горстку трупов.

[indent] На самом деле Эрвин уверен, что кадеты справятся; рано или поздно, сквозь потери и поражения, их умы доберутся до разгадки тайны за стенами, найдут ответы, которые больше недоступны командору, и достигнут главной цели существования. В конечном итоге Армин сделает все от него зависящее и удержит в пальцах изумрудный кулон главнокомандующего, а соратники, в свою очередь, никогда не оставят его в одиночестве. Даже на мосту между жизнью и смертью Смит видит Ханджи, распаленную очередным приключением, и до удушливого сдержанного Леви - последний заставляет остановившееся сердце сжаться, и Эрвин растерянно улыбается пустоте. Они провели рядом так много времени, но в итоге были вместе совсем недолго, какие-то жалкие крупицы признаний, растворенных в постоянном ожидании сражений. И Смиту, и Аккерману приходилось выдирать право коснуться любовника на короткие секунды, в искусственно созданном для них двоих мире, а после сразу отправляться на фронт, чтобы в очередной раз рискнуть жизнью ради человечества.

[indent] Эрвин раскрывает вверх свои бледные руки - в этом месте у него целы обе ладони, и на каждой их них кровоточат воспоминания о приятной текстуре кожи Леви, о его губах с привкусом кислых поцелуев, о пронзительном взгляде, терзающим душу.  Мысли свежи и непривычно осязаемы; от них становится счастливо и грустно, а новый виток осознания собственной кончины накрывает с головой, под грузом веса опуская ссутуленные плечи. «Прости», - тихо шепчет Смит пустому ничего. «Я не справился», - в отличие от большинства смертников, им хотя бы удалось попрощаться, смотря друг на друга под дробью летящих булыжников. Все важные слова, последние приказы, пресловутые извинения, перебитые звуками взрывов - все это отныне оставлено в Шиганшине исповедью, но Эрвин продолжает виниться себя за сделанный выбор. Возможно, подумай он чуть больше, иное решение спасло бы большую часть отряда, но в критическом моменте у командора не осталось вариантов; теперь ему остается надеяться, что капитан исполнит последнюю просьбу и не промажет клинком, завершая давно начатое правосудие. «Надеюсь, у тебя получилось», - на исходе жизни он не чувствует разочарований и горя, не испытывает тоски, грусти или жалости. Петляя между ровными рядами парт, Смит касается подушечками пальцев деревянной поверхности и точно считывает ее текстуру, наслаждаясь возможностью насладиться последними ощущениями; еще одно движение - и ноготь проезжается по меловой доске с характерным скрипом, раздражающим и издевательским, однако Эрвин не чувствует недовольных колебаний под ребрами, и лишь стоит с идеально прямой спиной, пока в деталях изучает мертвое лицо отца.

[indent] - Откуда мы знаем, что за стенами нет людей? - спрашивает он болезненное, и тут же оборачивается на отца, ожидая его нож возле своего горла.
[indent] - Ты уже не узнаешь, - папа никогда не был милостивым, поэтому Смит не обращает внимания на его приговор, проглатывая саму суть брошенной фразы, а после закрывает глаза, с силой проезжаясь кожей по металлической кромке кинжала.

[indent] Отец прав - теперь ему совсем не больно.

***

[indent] Его веки налиты свинцом, и поднять их оказывается особенно трудной задачей - в короткой попытке преодолеть давление Эрвина тут же ослепляет иллюминацией странного места, а слизистую носа начинают раздражать специфические запахи лекарств и трав. Он морщится, пытаясь почувствовать конечности, и тихо стонет от боли - последней настолько много, что Смит не может понять, как его тело вообще выдерживает такую мясорубку ощущений. Спустя время ему все же удается привыкнуть к лампочке, протянутой по брезентовому потолку, и коротко осмотреть себя внизу: под белой простыней виднеются очертания обоих ног, туловища и плеч, а правая рука все же так же отсутствует. Следом за первыми осознаниями собственной целостности в черепе появляется новая мысль - «Значит, я все-таки жив»; под правдой подсознание подкидывает картинки событий последних секунд сражения, и они остаются на губах горечью.

[indent] Весь его отряд, скорее всего, мертв, но, если ему предоставлен шанс лежать в импровизированной больничной палате, значит, человечество до сих пор оказывает сопротивление. Сколько времени прошло? И почему за пределами палатки практически не слышно звуков? Вероятно, конкретно это место не является частью поля битвы - и, не исключено, что последнее решение командора обеспечивает армии призрачный шанс на передышку перед новым рывком. Из груди рвется тихий выдох: неудивительно, что подобное осознание не приносит облегчения. Чуть поерзав по койке и в очередной раз отругав себя за пожар боли во всем теле, Смит замечает движение по левую сторону от себя; в палатку заходит никто иной, как Леви, и от его присутствия в легких заканчивается воздух. Становится холоднее - и печальнее, потому что лицо Аккермана бледно как полотно, а плечи опущены под стать голове, склоненной в сожалении. Эрвин наблюдает за перемещениями своего любовника не моргая, стараясь впитать каждую черточку изломанного тела и отпечатать ее в памяти, словно еще мгновение, и у него вновь отберут живого Леви - его Леви.

[indent] - Ты жив, - констатация факта рвется на тяжелом выдохе, но Смит не находит в себе сил даже улыбнуться; он замолкает и сглатывает вязкую слюну, навскидку прикидывая, насколько сильно в последней битве пострадала душа Аккермана. Что ему следует спросить? И о чем необходимо знать прямо сейчас, пока мозг не способен на осознание полной картины происходящего?

[indent] - Полагаю, я не должен был вернуться, - Эрвин кивает на промокшие от сукровицы бинты, которые не скрыты простыней, и сжимает губы в полоску, возвращаясь воспоминаниями в злополучный день прощания. - Но главное, что ты тоже в порядке, - он собственноручно отправил на смерть не только отряд разведкорпуса, но и лучшего бойца человечества, подписав ему приговор - совершенно правильное решение со стороны командора и абсолютно противоестественное со стороны любовника. Рано или поздно им придется коснуться этой темы - какой бы отчаянной она не была, - и проговорить все терзающие душу сомнения, коих в клетке больного разума пока непозволительно много. Но в первую очередь, видя живого капитана и мечтая только о том, чтобы коснуться его кожи, обнять рукой плечи и сильнее прижать себе вопреки рези в легких, Смит несколько секунд молчит, а после спрашивает то, что может спросить только истинный командор при исполнении:

[indent] - Расскажи мне все, Леви. Все, что случилось в Шиганшине после того, как мы пошли на Звероподобного.

[indent] От давления тишины на барабанные перепонки хочется выть; помнящий лишь оглушающий шум войны, сотканный из стонов и звуков падения тел на гравий, сейчас Эрвин не может привыкнуть к новым условиям, где единственным якорем становится вкрадчивый шепот Леви. Он цепляется за редкие слова Аккермана как утопающий - одной рукой, сжатой в кулак, - и старается не провалиться в панику, так несвойственную командору в прошлой жизни. Сколько раз другие становились инструментом для реализации его планов, сколько раз были отправлены на смерть или возвращены оттуда приказом к отступлению, сколько раз теряли себя в отчаянии, что Смит преподносил им единственным вариантом будущего? Теперь же он сам размочен в нем словно чай, заваренный Леви в их последний спокойный день вместе, - расползающаяся клякса ужаса, имеющая очертания Звероподобного титана, насилует сознания рваными образами, многие их которых Эрвин до сих пор не может понять до конца. Как он умер? Что случилось там, на поле за пределами Шиганшины? А что произошло в стенах города, пока Эрвин и Леви исполняли последний смертельный танец, жертвуя свои сердца человечеству?

[indent] Каждое новое слово, каждая фраза, звучащая стоном тысячи мертвых людей, забивается гвоздем в крышку гроба Смита; он впитывает признания капитана собственной кожей и чувствует, как та отваливается от костей гниющими лохмотьями прямо на пол импровизированной палаты. Ни один из его планов не имеет успеха, более того, абсолютно все решения командора заканчиваются разгромной неудачей без права на реванш. Получается, его последняя речь - воодушевляющая, пронзительная в искренности исповедь, не оставляющий за собой ни сожалений, ни жалости, - это не больше, чем фарс обезумевшего от непомерной ответственности лидера, не способного защитить своих подчиненных. Не больше, чем молитва божествам, что отвернулись от людей за стенами и показали истинное лицо - антропоморфные, изуродованные морды шифтеров, отдаленно напоминающих вывернутых наизнанку людей. Не больше, чем очередная глупость, срывающаяся с уст человека, не заслуживающего изумрудный медальной Королевы.

[indent] - Ясно, - тихо выдыхает Эрвин, рассматривая раскрытую вверх ладонь; на ней словно прибавляется борозд, а кожа кажется грубой и мозолистой, то тут, то там лопаясь от сухости до кровавых царапин. - Значит, мы никого не поймали… Однако Шиганшина все еще под нашим контролем, верно? - он не понимает, где они находятся прямо сейчас, но предпочитает уточнить только главное, оставляя детали на потом. Возможно, Леви скрывает от него чуть больше правды, а за стенами медицинской палатки их ждет выжженное Колоссальным титаном пепелище, усеянное костями павших воинов. - Стараниями Армина?

[indent] Следующая фраза заставляет Смита нахмурится; из всех кадетов, вышедших на войну, настоящие «старания» проявил именно Арлерт? Это кажется спорным заявлением, однако не лишенным смысла - вероятно, капитан имеет в виду именно руководящие способности лейтенанта, которые смогли организовать остальных в отражающей шифтеров атаке. «Но причем тут Бертольд?» - Аккерман совершенно четко понимает многозначительный взгляд, полный молчаливых вопросов, и спустя мгновение раскладывает на больничной койке очередные карты истины, окропляя простыни багровым отчаянием - слово за словом, честность за честностью, выбор за выбором - и к услышанному Эрвин оказывается совершенно не готов.

[indent] - Ясно… - повторяет сконфуженно, на минуту прикрывая веки - его глаза залиты кровью, а среди бусин слез, потерянных между ресницами, не остается слов смирения или непринятия. Все, что Леви проговаривает тихим шелестом, на самом деле не более, чем правда, сухая и естественная, и относиться к ней стоит как к череде событий, которые невозможно откатить назад. Но чем в таком случае Смит может ответить? Теперь на их стороне сражается Колоссальный титан, и его разрушительная сила, некогда ставшая приговором стене Сина, отныне заключена в тонком теле кадета, узнавшего об ужасах войны слишком рано для своего возраста. Насколько тяжела ноша шифтера, взваленная на плечи Арлерта, и стоит ли она всего того поражения, что пришлось пройти человечеству в попытке защитить привычный мир?

[indent] Насколько тяжела ноша Леви, оказавшегося в ситуации мучительного перепутья, где любой из вариантов на деле оказывается катастрофой еще более глобальной, чем нападение врагов на их родину?

[indent] Под сжатыми веками пляшут слепые пятна - складываясь в причудливые фигуры, они стонут болью истерзанного сердца Аккермана, что тот прячет за бледной маской скупого на эмоции лица; Леви не пытается скрыть правды, но старается обточить ее углы как можно мягче, чтобы не обрушить на голову выжившего любовника весь ужас случившегося. Вот только Эрвин понимает его без слов - едва ли командору нужны нечеткие формулировки, чтобы считывать суть, - и истина царапает слизистую металлически привкусом. В его душе мгновенно становится пусто и сыро, а эмоция злости, растущая в прогрессии после первых услышанных новостей, сменяется пресловутой скорбью; Смит всегда бежал от нее в прошлом, не позволяя костям мертвых товарищей засыпать себя с головой, а теперь впускает предательницу под ребра как родную, с грохотом вываливая вереницу ссохшихся скелетов. Наследие Гриши Йегера, остров, враждебный континент, сыворотка титанов, вводимая людям, их дом за стенами, на деле оказывающийся тюрьмой… Элдийцы.

[indent] Эрвин сжимает в кулаке тонкую простынь, размазывая большим пальцем капли пропитавшей ткань сукровицы, и молчит - знает, что если выдавит из себя хоть слово, то сразу потеряет сознание; вопреки ожиданиям, его мозг дает трещину, и через нее череп мгновенно заполняется ледяным ветром, отдающим запахом соли и водных растений - запахом, который он никогда не знал.

[indent] «Откуда мы знаем, что за стеной нет людей?»

[indent] - Нет, - тихо говорит Смит, убирая руку с несчастного клочка покрывала и касаясь собственной щеки - недельная щетина на ней прячет ледяную кожу без эмоций и многочисленные морщины, кажущиеся неродными. Маска прилипает к лицу посмертным портретом, и Эрвину нужно глубоко вдохнуть через нос, чтобы вернуть конечностям чувствительность; он медленно тянется к Леви и скользит дрожащей ладонью по его шее, пытаясь дотронуться хоть до чего-то живого в этой палате, весь все остальное здесь, кроме Аккермана, горит пламенем агонии. - Ты сделал все правильно, - выдавливает Смит мгновением позже, усиливая хватку и предлагая Леви склониться еще ниже, так, чтобы кончики их носов имели возможность соприкоснуться. - Я больше не могу вести разведку, и мы оба это знаем. Армин должен был выжить, пускай за счет силы шифтера. Поэтому… Я не имею права злиться на тебя, - чужое теплое дыхание сквозь приоткрытые губы заставляет Эрвина чуть взбодриться и облизать пересохший рот. - Теперь я точно знаю, что единственное, что отныне имеет значение - это то, что ты и правда жив. Леви… - капли слез удается почти незаметно сморгнуть и спрятать в ресницах, а дрожь в руке подавить через волевое, почти властное движение на себя, до короткого поцелуя любимых губ, что становятся последней петлей, удерживающей отчаявшегося Смита от пропасти безумия.

Отредактировано Erwin Smith (01.08.2023 00:11:58)

Illustration 1, Illustration 2
[indent] Для недавно очнувшегося мозга информации в отрезке времени оказывается невообразимо много; под дробью осознаний разбиваются надежды на светлое будущее, в котором они - не больше, чем узники изолированного мира, - могут жить и дышать, продолжая наслаждаться скупыми благами. В один миг по-настоящему страшными оказываются не титаны, из-за которых большинство солдатов вступает в разведкорпус, и не истинная природа шифтеров, а реальная угроза, имеющая человеческое лицо таких же, как элдийцы, людей из плоти и крови, с бьющимся сердцем и искренней мечтой о свободе, за которую цепляются не меньше врагов с острова. Надежда на то, что именно его руководство способно вывести страну за пределы каменного пояса, имеет настолько губительные последствия, что теперь, слыша невозможные заявления Леви, поверить в реальность собственных мечт оказывается до боли сложно. Поэтому Эрвин оттягивает колкий разговор и замирает в поцелуе, ведь губы Леви - это единственное сохранившееся прошлое, не растерзанное титанами в финальной битве. Это последнее настоящее и осязаемое, не покрытое дымкой сна; к нему достаточно протянуть пальцы и споткнуться о резной взгляд, который Смит узнает из сотни таких же охолодевших в Подземном городе. Спустя много лет он все еще не привык к пронзительному льду, мерещащемуся в глубине зрачков, однако без него Аккерман никогда бы не был капитаном - и никогда не был бы собой. Тем более, что в противовес холоду тонкие губы обжигают нутро, а влажный язык пусть и сдержан, но требовательно настаивает на большем, соскальзывая глубже по слизистой сквозь приоткрытый рот. Никто, кроме Леви, не способен так искусно маневрировать контрастами в условиях постоянного ощущения смерти, и раскачивается маятником с амплитудой самоубийцы, оставаясь для всех остальным расчетливым капитаном, но откровенно тая в руках своего командора, впервые за месяцы давая волю слабости. Никто, кроме Леви, не может раз за разом выходить победителем из смертельного макабра, доказывая остальным свое право находиться на поверхности наравне с привилегированными жителями страны. Никто, кроме Леви, не заслуживает прямо сейчас быть живее прочих в этом проклятом мире, разверзнутым уродливой бездной с обугленными краями.

[indent] - Я тоже думал, что умер, - соглашается Эрвин, вжимаясь в гладкую щеку любовника своей, шершавой от небритой щетины и еле заметных морщин, испещряющих кожу сухими трещинами выжженных полей. Засуха особенно знакома деревенским жителям, обеспечивающим жизнь городов ценой постоянного голода - именно к ним Смит возвращается чаще прочего, когда размышляет над собственным предназначением; в засекреченных книгах говорится об огромных неистощенных территориях, соленых водах и полезных ископаемых, что обязаны вывести инженерную мысль человечества на новый уровень, но теперь…

[indent] - В тот день мы попрощались, - последняя исповедь под артиллерией булыжников, благодарность в отчаянии скупых тихих фраз, преклонение колена перед тем, с кем Эрвин всегда хотел стоять бок-о-бок - отныне все кажется неважным, ведь история берет новую веху и неумолимо несется дальше вопреки желанию своих героев. Леви отшатывается назад, не убирая руки с бедра Эрвина, и склоняет голову перед тем, как утопить себя в кипящем масле ненависти, ярости и бессилия, и Смит может его понять, от чего принимает каждое неосторожное слово, вырывающееся из груди, пока любовник катает по губам раздражение. Естественно, Ханджи всегда была против нести на своих плечах звание заместителя, потому что знала, насколько тесны отношения командора со смертью; а еще она знала, что Аккерман также не способен удержать в руках подобную ответственность, оставаясь всего лишь исполнителем приказов. В их старом составе разведчиков, взращенных покровительством Киса Шадиса, уже давно не осталось никого, кто смог бы являться Смиту правой рукой и в случае необходимости перенять на себя ответственность за солдатские жизни - увы, у командора действительно не было вариантов лучше, чем вложить вторую петлю в ладони одержимой ученой. За годы он не взрастил того, кому мог бы безоговорочно доверять, и даже кандидатура Армина в развернувшихся ужасах кажется совершенно невозможной, абсурдной, бессердечной - о чем он думал, представляя Арлерта собственным протеже в таком юном возрасте? После комы многие вещи в голове Эрвина приобретают четкость, и на передний план выходят не обсессивные стратегии, а их последствия, сотканные из джутовых веревок бесчеловечности. «Почему ты все еще видишь во мне личность, Леви?» - спрашивает про себя Смит, не сводя пристального взгляда к потоку мыслей, которым Аккерман окатывает его макушку, словно уже никакое новое разочарование не способно сделать хуже им обоим. Дневники Гриши Йегера действительно являются Эрвину последним рубежом, последним столпом с тлеющим угольком уверенности, последним связующим звеном между прошлым и будущим, и он не соврет, если скажет, как сильно нуждается в том, чтобы скользнуть пальцами по рыхлому переплету и жадно вчитаться в строки… Но что потом?

[indent] Леви слышит вопрос в недрах чужого черепа, хватается за него тонкими пальцами и с силой тянет на себя, распутывая уродливый клубок нервов и произнося то, в чем Смит не смог бы признаться вслух.

[indent] - Мы уйдем?… - оглушенно повторяет Эрвин и закусывает губу, до сих пор чувствуя на коже терпкий привкус слюны любовника. «Но куда?» - Аккерману не впервой бежать от места, которое ему много лет случалось считать своим домом, и на руках никогда не оседало и капли сожалений, способных прибить ладони к кресту. Подземный город - его тюрьма и могила, где единственной мечтой было желание увидеть солнечный свет, - Леви ничего не стоило отказаться от старого «я» в пользу нового, однако… Именно Эрвин Смит в тот день протянул к нему руку, пускай и сжимающую рукоятку меча; именно Эрвин Смит предложил Леви, еще не имевшего фамилии, билет в один конец, одновременно становящийся новой каторгой, но одновременно и настоящей свободой; именно Эрвин Смит увидел в будущем капитане то, что было спрятано от других, от чего в последствии ни разу не пожалел. Но сейчас они находятся в совершенно другой ситуации - и им не предложена милость, а в небе стонет кроваво-красный закат, напоминающей о развязанной войне.

[indent] - Нам некуда идти, - выныривая из пропасти чужих зрачков, Эрвин переводит взгляд в сторону, цепляясь за оставленный на столике пакет с фруктами, и ловит себя на мысли, что Леви, зная нелюбовь любовника к яблокам, вряд ли бы позволил себе подобную издевку. Значит, в коме рядом с бездыханным телом Смита регулярно находился кто-то еще, считающий своим долгом не оставлять командора в темном бессознательном одиночестве. - Сам же сказал, что мы находимся на острове. Предлагаешь бросить страну и поплыть на материк? К врагу? - от фантомной боли плечо начинает неприятно тянуть, а обрубленные нервные окончания заходятся в испульсах судорог. - У нас больше нет выбора. И права распоряжаться собственными жизнями тоже больше нет. Да, мы проиграли битву, потеряли все, лишись надежды… Но война еще не окончена, а мы с тобой в первую очередь солдаты, помнишь? - ладонь неловко очерчивают острую линию чужого подбородка и останавливается подушечкой большого пальца у приоткрытых губ Леви, ловя теплоту его неровных выдохов. - У нас нет иной судьбы.

[indent] Он действительно больше не может быть командором, вести за собой изорванные лоскуты армии, представлять лицо разведкорпуса перед Стохессом, защищать Королеву Хисторию и юных кадетов, ставших особенно близкими уставшему сердцу вопреки офицерской субординации. Он не может ничего, кроме того, чтобы продолжать жить и бросать последние силы на восстановление тела, а параллельно изучать дневники, с жадностью ученого глотая открывающиеся факты их судьбы и строя в голове невозможные доселе планы. Много это или мало в масштабе той горы трупов, на вершине которой Эрвин Смит отныне стоит абсолютно нетвердо? Покажет время.

[indent] - Леви, как бы это место не называлось, хоть островом, хоть тюрьмой, хоть могилой, это все еще наш дом. И твой тоже. Мы поклялись отдать наши сердца, чтобы защитить его. Пускай я больше не могу вести людей на лошади, но все еще могу говорить. А ты не выполнил мой последний приказ, - фраза вырывается из груди внезапно, сквозя детской обидой, и среди беспокойных слов теряются не просто неосознанные претензии, но и новые осознания выбора Леви, когда он действительно предпочел гению Эрвина Смита перспективность Армина. - Извини. До сих пор трудно поверить, что ты распорядился сывороткой и у нас больше нет возможности спасти кого-то от смерти. Кстати, как два наших отряда воссоединились? И как я оказался среди вас, а не на полях?

Отредактировано Erwin Smith (14.08.2023 22:28:28)